***
Я проверила мир: он купался в лучистых потоках
И легко обещал: " Всё на свете спасется, продлится..."
Впереди меня шла моя тень, шла на запад с востока;
Для нее ведь отстать - что пропасть, -
вот она и боится...
На пологом холме и под скалами в гофровом дыме
Говорила с рекою, поближе к себе подзывая:
"Не боишься, река, в океане забыть свое имя?".
Лучше вовсе не знать, чем терять.
Вот она и не знает...
Всё боится исчезнуть. У Леты есть пальмовый берег;
Нас приносят туда на уютных и теплых ладонях,
Там смеются Петроний с Нероном и Моцарт с Сальери;
Все родны, если что-то забыть.
Вот они и не помнят...
***
У нас этим летом, мой Плиний, особенно жарко;
По выжженным склонам порой пробивается пламя.
Останусь до осени ждать вас на вилле Сан-Марко,
Ведь мне все равно где печалиться, если не с вами...
Мне было видение - огненноглазый Юпитер
С ладони сдувал города, словно облако пыли...
Поэтому, друг мой, вы очень себя берегите;
Юпитер всесилен, мой Плиний, Юпитер всесилен...
Когда же вы, Плиний, появитесь в этой долине?..
Здесь всё изменилось: построены новые термы,
И ходят, мой Плиний, по склонам полынным павлины,
И бисером тают вдали эфемерные фермы.
Врастая горбом в небеса, как большая улитка,
Ночами чихает Везувий, как будто болея,
Но утром улыбчив, и дымки сажая на нитки,
Он шлет их к заливу, сюда, и к соседним Помпеям.
Когда вечерами туманы прозрачные застят
Пастушьи костры, - я мечтаю о вас и о крыльях;
И счастлива так, что во всем - обреченность на счастье.
Юпитер бессилен, мой Плиний, Юпитер бессилен...
***
Ольге Забировой
День опал, как листва, промелькнув чередой пустяков;
Он вольется, как все, в самый крупный раздел: "Ни о чем".
Только ангел всплакнул, прикрываясь стыдливо рукой,
Хоть твердит, что незрим, в том числе - и за правым плечом.
В этом возрасте возраст не нужен, желанья просты...
Книга, дерево, сын... да и дом - всё досталось легко;
А в расплывчатых датах, запущенных, словно пустырь,
Меты горькой эпохи, которая так далеко...
Как хотелось тогда с переливчатой глади морей
Собирать серебро, рассыпать и дарить серебро;
И кричать добродушному миру в глаза фонарей:
- Я отдельна, бесценна, и я - не чужое ребро!
Быть единой с рекой, понимая, что мир - это ты,
И лукавить, играя в осеннюю грусть и слова:
"Всё пройдет, ничего не дороже утекшей воды", -
И смеяться, смеяться,
не зная, как горько права...
Бокалы
Однажды,
как болт,
соскочивший с привычной резьбы,
Метнешься в запущенность зала...
И ищешь бокалы,
как давнюю милость судьбы.
Куда подевались бокалы?!
Куда они спрятались,
рыцари всех именин,
Всегда возвращавшие глазу:
И вишню в шампанском,
горящую, словно рубин,
И сливу - зеркальней топаза?
Я слышала стоны и скрипы
в безбрежной ночи,
Дивилась распахнутой нише...
Бокалы бегут,
из кармана воруя ключи,
Незримы и юрки, как мыши.
Остался один:
из-за треснутой, шаткой ноги
Он плох, скособочен, недвижен...
Но дарит мне луч
и крадет для меня огоньки, -
Такой же...
со съехавшей крышей.
О бутылках, вроде...
Нищий топчется возле подростков, глядит им в затылки.
Ожидает пустую посуду и, может быть, хлеба...
Он, конечно, уже посчитал по затылкам бутылки,
Он, наверное, тоже когда-то заглядывал в небо...
Для кого эти церкви струятся в вечернем тумане?
Почему - опрокинуты в реку - никак не утонут?
Если тайна внутри, а вовне не спасается тайна -
Для кого на фронтоне икона? Снимите икону.
Мы с тобою пройдем и дойдем до пустынной развилки.
Мы пройдем, как ручьи... как проходит земная морока.
Не смотри так печально, - бутылки - и в Риме - бутылки...
Нам они не нужны?
Значит, все хорошо, слава Богу.
Белые лодки
В его общежитии пили и нощно и денно,
А лестницы, двери и стены - как дни - были серы.
На входе вязала носки Пелагея Андреевна,
Бросалась шутливым вопросом: "В какею квартеру?"
Его не любили за взгляд и нелепость походки,
И многим казалось достойным презренья и вздорным
Что он на листках вырисовывал белые лодки,
Затем кропотливо вокруг заштриховывал черным.
Заглянет, бывало, к нему Пелагея Андреевна,
Не так, чтобы вся, а держа приоткрытыми двери;
Глядит на него и на стол, на него и на стены:
- Всё лодки, да лодки... Людей пририсуй, или берег..."
А он улыбается ей, возражает несмело,
Что это не дурь и что много причин есть на свете,
Чтоб черному небу быть черным, а лодке быть белой,
Что лодкам, конечно, нужны берега, но - не этим...
...А вскоре страну понесло... затрясло, закачало...
О нем говорили: наверно, вернулся в деревню.
Ещё говорили: пропал... И ревела ночами
О нем, о себе, о других Пелагея Андреевна.
Из тех же забот неизменный уклад ее соткан.
Ничто для нее не яснее, чем было сначала.
Но вставлены в рамки спокойные белые лодки,
И снова глядит Пелагея Андревна на лодки,
Пытаясь понять чем ей дороги белые лодки,
Которым не нужно ветрил, берегов и причалов.
Автобус
Он виден за две остановки, он ярок, как пламя,
Уютный внутри и мультяшно-веселый снаружи;
Вдоль окон его, вырастая внезапно стволами,
Бегут тополя, догоняя друг друга по лужам.
...Не зная, зачем это надо, считаешь "газели",
А следом - аптеки... /пристрастия так скоротечны!/
Вот ты, например, говорил обо мне, как о цели,
А цели меняются, если они не конечны...
Посмотришь наверх - посчитаешь панели и дырки,
Потом их сморгнешь - и, сочтя за дурную примету,
Считаешь сначала, - а дырки по-прежнему зыбки...
И люди вокруг очень заняты тем же - что едут.
Гадаешь по лицам: спешат... опоздали(?), успели(!) -
Куда-то, чему ни промозглость, ни дождь не помеха...
Вот ты, например, не дошел до меня, как до цели, -
А всё потому, что ты шел, а не ехал... не ехал.
Дом на Шардени
Дому объявлен вердикт.
Из него не спеша
съехали кошки,
собаки и люди.
Если и вправду
у дома бывает душа, -
Кто-нибудь!
что же теперь с нею будет?!.
Как оторваться ей,
если вся суть в суете:
в шуме кастрюль,
выметании пыли...
В угол забившись,
она не желает лететь,
если любимые стены
без крыльев.
Капают слезы,
сырою побелкой крошась,
на пианино
без крышки и клавиш...
Если и вправду
у дома бывает душа, -
Господи,
ты же ее не оставишь?..
* Шардени - пешеходная улица в
историческом центре Тбилиси.
Куклы
Её пространство населяла скука,
Мечта о кукле, шорох привидений...
Но бедной Эмме не дарили кукол
Из непонятных ей соображений.
В её корзине были даже танки,
Стоящие унылой вереницей...
А скучный ванька, тот, который "встанька",
Был отдан черноглазой зеленщице.
------
У взрослой Эммы кукол - три десятка,
Особенных, с лучистыми глазами;
Ведь "хобби" - низкорослая лошадка,
Из наших детств трусящая за нами.
Но даже если кукол станет двести
И жизнь удастся, как творцу поэма, -
То всё равно... То всё равно, ты в детстве
Была без куклы, маленькая Эмма.
***
А я говорю сосне,
Платану и бересклету:
"Я тщетно ищу по свету...
Его на дорогах нет".
А я говорю цветам -
Глазам моих захолустий:
"Пусты лепестки предчувствий,
Его не объять садам".
Роняя в песок следы,
Я к морю взгляд обращаю:
"И здесь его нет, я знаю:
Он - больше твоей воды.
Его не вместить мечте,
Не спрятать в земной природе"...
А он из меня выходит,
Идет себе... по воде.
Беспамятство
Касаясь листвы и склоняясь к воде,
Обходят цветущий сад
Точёная дева Шарлотта Корде
И спутник её - Марат.
За ними стирается россыпь следов,
Смыкается глубь аллей;
В лучистом пространстве нет дела им до
Тяжелых земных страстей.
Шарлотта смеется - под локоть её
Ведёт дорогой Жан-Поль...
В беспамятном будущем месть не живёт
Равно как прошлая боль.
Но стелется дьявольский дым на пути,
Из бурой земли ползёт;
Вскипает огонь у Марата в груди.
В глазах у Шарлотты - лёд!
Не зная причины внезапной вражды,
Стоят они, замерев, -
Уже узнавая друг друга сквозь дым,
Уже познавая гнев...
Ещё полстолетья зловеще стоять,
Забыв о садах и снах, -
Пока вспоминаются где-то опять
Их страсти и имена.
Пока - на плаву, и по черной воде
Несутся на всех парах
Корабль с названьем "Шарлотта Корде"
И русский линкор - "Марат".
В очереди
Отшельницей прятаться проще ведь, -
Закройся! И всё ж,
С тобою случается очередь -
Толпа и галдёж.
Ты мысленно ищешь на глобусе
Свою тишину;
Ты мысленно едешь в автобусе
В другую страну;
Но очередь печальнолицая
Ворвётся в кино:
- И вы подпишите петицию,
Вам что, всё равно?
А ты улыбаешься дальнему
Изгибу реки;
Открытому настежь шлагбауму,
Прохладе ракит.
И где-то на подступах к сказочным
Барханам ривьер
Подаст тебе руку загадочный
Винсент или Пьер...
Очнешься... Увидишь мигающий
Свой номер. Мираж!
И ты отпускаешь летающий
Автобус в гараж.
Полидевк
Из рощ доносит этолийский ветер
Прохладу и напев древесных дев:
- Усни, усни на несколько столетий,
Ты отдохни, бессмертный Полидевк.
А он лежит и слышит каждый шорох,
И смотрит в память, в небо, в никуда...
Зачем ему пустые сны, в которых
Никто не засмеётся никогда?
Текут столетья в калидонской сини,
Листает сутки юркая звезда;
Он чувствует - бессмертье непосильно,
Когда ты сердце смертному отдал.
Ему Юпитер славу обещает, -
Сокровища, красавиц и престол...
А он лежит... А он не понимает
Зачем всё это, если мёртв Кастор.
Проводы
На край скамейки медленно присев,
Он говорил спокойно-приглушенно:
"Держу с тобой пари на монпансье -
Я знаю склоны полные пионов".
"Ловлю на слове, - говорю в ответ, -
Ты должен возвратиться к их цветенью".
О, боже, у меня в запасе нет
Необходимых слов для утешенья!
Накаты пораженья, как смерчи,
Во мне росли и глухо клокотали...
Я знала - там хорошие врачи,
Но и они чудес не обещали.
Он улыбнулся: - Жди меня весной.
И небо занялось своей работой -
Шершавою немой голубизной
Истачивая тело самолета.
Анна
У нее на руке браслет,
И на нём незнакомый бог;
А в ночах её горечь строк,
А в судьбе её - прорва бед.
Анна, Анна - ты веришь мне?
Этот бог свиреп и хитёр;
Не носи его, брось в костёр!
Он мне снился и был - к войне.
А войне уже десять лет -
Бесконечных, вплетённых в жизнь...
А она говорит: - Очнись,
Никакой войны больше нет.
И твердит, браслет теребя:
- Этот бог приносит покой.
- Анна, Анна, убей его!
Он мне снился вчера опять...
Суламифь
Застыла пред лозою,
Слегка качнулась вбок...
Чей голос за спиною
Так сладок и глубок?
Беги - кто б это ни был -
На помощь позови.
О, Суламифь, то - гибель
В обличии любви.
Отпрянь с коротким вскриком
И затаись потом...
Не дай коснуться лика
Губительным перстом...
...О, как минуты долги...
А в домике твоем
Луну рассек на дольки
Решетчатый проем.
И шепчешь ты оливе,
И звездам... "Где же ты?.."
О, Суламифь, то - гибель
В обличии мечты.
Что знаешь ты о власти,
Владыке и венце?
Не спит царица Астис
В златом его дворце...
Она мрачна и вздорна,
И в чувствах, как огонь...
Ах, поздно... Ты покорна.
Отныне - только он;
И неизбывность страсти...
Клинка мгновенный взмах...
И смерть в обличьи счастья
С улыбкой на устах.
Сонет о палаче
Я слышала, что палачи особо
Любезны, восходя на эшафот;
И к ним - ни лицезреющий народ,
Ни жертвы не испытывают злобы.
"Мария*, я - ваш друг. Мне очень жаль...
Поправьте локон, милая Шарлотта*..."
У палача такая же работа,
Как у писца, портного и пажа.
...Ты, кто взахлеб рассказывал о счастье,
Упреками расстреливал в упор,
И ревновал, и сеял смуту ссор,
И наслаждался, упиваясь властью;
Скажи мне, почему ты так участлив,
И так любезен с некоторых пор?..
Сидящий напротив
(По мотивам притчи)
Он итожил свой путь... Давней памяти дым
Собирая в неверное зыбкое кружево,
Переписывал в мыслях события нАбело,
Вопрошал то ли тень, то ли бледного ангела:
- Я - один. Почему я всегда обнаруживал
За своею спиною вторые следы?
И ответствовал тихо сидящий напротив:
- Я твой Ангел-хранитель. Назначен судьбой
Пребывать на земле в неустанной заботе
О тебе. А следы...
Я ходил за тобой.
Он итожил... Он жег дневники и труды,
Утопая в несбывшемся, мучимый совестью...
И опять говорил, прерывая молчание:
- Ты меня предавал, обрекал на отчаянье,
И в минуты безумия, страха и горести
За спиной исчезали вторые следы.
И сидящий напротив с улыбкою смутной
Отвечал: - Я... с тобою прошел этот страх.
А следы - не твои. Я в такие минуты
На руках тебя нес,
нес тебя на руках...
Леди N
Войдя к себе на рассвете,
И глядя на улицу в прорезь портьер,
Она трепетала:
- Ужасный портье...
А он - свидетель... Свидетель!
Распалась ночь на детали;
Любовник, конторка, плафон на болте...
И как распинался лукавый портье,
Узнав ее под вуалью.
- О, Боже, - притон, ночлежка! -
Упав на портшез и закрывшись рукой,
Она отослала за верным слугой
Служанку, велев не мешкать.
И тот явился по зову,
Последние метры слегка протрусив.
Она прошептала:
- Я гибну... Спаси!
Не дай свершиться позору.
Спеши! Всё прочее - после...
Уйдешь переулком... А это - залог.
Свидетелей двое... И главный - не Бог...
К обеду съехались гости.
Затем был вечерний выезд;
И пряча в глазах торжество и порок,
Она уже знала: свидетель...
лишь Бог,
Но Он не из тех, кто выдаст...
Письмо Галилею
от друга
кардинала Беллармино
Мой милый друг, наверное, нелепо,
Пугая век, трясти его основы.
Никто ничем не делится, а небо
Всегда принадлежало богословам.
Толпа же безучастна к вашим безднам...
И мы, не руша правил непреложных,
От "невозможно" до "общеизвестно"
Ведем ее предельно осторожно.
Нужны ли ей юпитеровы луны? -
Нам мил и дорог Аристотель старый.
Вы слышали, наверно, - я прилюдно
Отверг намедни папскую тиару,
Поскольку предан делу возвращенья
Заблудшей паствы, отвернувшей стопы...
Да, я в душе - поборник просвещенья,
Но ваши стекла... подожгли Европу.
Мой мудрый друг... Мне мило ваше имя...
Но я отныне связан с Немезидой.
И жду (безотлагательно!) вас в Риме.
Ваш старый друг.
Ваш... Новый инквизитор.
***
Уже за сорок... Но богиня!
Живёт в платановом краю
Та, не сломившая гордыню,
Не произнесшая "люблю".
Но этот свет в глазах зелёных!
Могла б... босою - в дальний путь,
Могла бы древнею Дидоной
Пронзить себе кинжалом грудь.
Но эта тень в упрямой складке!
Могла б... змею прижать к груди,
Порочной римскою весталкой
Под землю заживо сойти.
Но был один... . Пускаясь в бегство,-
О, сколько раз - не сосчитать,-
Он проклинал своё соседство
И в дверь её стучал опять.
Она, как клятва, как тенёты,
Где кара - молния и гром.
И он привык, в иных заботах
Беседует о том, о сём...
Сама измучена морокой
Она в глаза глядит: "Прости...".
Но провожает до порога
Всегда не позже девяти.
Нас предостерегали...
памяти Б. Слободина
("Рулевого")
Нас боги леса предостерегали...
Терялись тропы, ветви бились оземь.
Но мы свою дорогу пролагали,
Но мы своих богов с собою носим.
Нас боги леса шелестом пугали,
И воем волка, и полночным криком, -
Но мы костры по кругу разжигали
И сторожили их, купаясь в бликах.
А за кострами хищники молчали,
И кто-то был ещё... велик и страшен...
Не зря, не зря нас предостерегали
Другие боги. Но они не наши.
Память
Где остались слепящие плесы
И полуденной рощи усталость?
Почему мне достались березы
Так, как будто совсем не достались?
Отчего журавлей перелеты,
И роса на дрожащей осоке
Мне даны были столь мимолетно -
На ничтожно короткие сроки?
Да пребудет любви озаренье!
Верной дружбы бесценная россыпь!
Отчего же мне эти виденья
Были так, словно не были вовсе?
Это память: случайную малость
Выделяя яснее и зримей -
Утверждает, что я оставалась
На перронах, промчавшихся мимо.
Это память - хозяйка подвала,
Архивариус с вечной заботой -
Не припомнит куда рассовала
Остальное - страдания, годы…
Конь Калигулы
"Ради благополучия и удачи Инцитата..."
/из государственной присяги. Рим./
У всякого трона незримо
Присутствует призрак измен...
Калигула мертв и над Римом
Парит божество перемен.
Судьбу лошадей и престола
Решает гудящий сенат,
И выдворен в общее стойло -
Вчерашний герой - Инцитат.
А он ведь не кто-то - сенатор,
Имеет финансовый ценз...
Теперь обходись без зарплаты,
Без дома, без принцепса, без...
Стоит он в обычной конюшне
С конями плебейских мастей;
Пугается криков снаружи,
Боится недобрых вестей.
Готов под присягой, коль надо,
Дать клятву, что он - только конь,
Не терпит сенаторов нА дух
И больше в сенат - ни ногой!
И этим... жующим послушно, -
Попробуй теперь, докажи,
Что это не ты их подушным
Налогом тогда обложил;
И в мрамор прозрачно-зеленый
Не ты свой дворец облекал,
И пурпур себе на попоны -
Уж, точно! - не сам выбирал.
Похоже, он брошен, - похоже,
Пора подаваться в бега...
Он вспомнил Аспазию - лошадь,
Что так озорна и легка.
Тогда было сказано вкратце:
Мол, эта - тебе не под стать!
Теперь самому выбираться...
Теперь самому выбирать.
Пандора
Тебе ли с лика сдёргивать завесу,
Заглядывать в грядущее, когда
Прикрыть коварный замысел Зевеса -
Твоё предназначенье и… беда.
Стоит ларец… Его судьба, - открыться,
И хоть усни на нём, - он обречён…
В веселом сонме бога-олимпийца
Забава превращается в закон.
Не выкрутиться. Связанным порукой
Дано ли думать, горевать о зле?
А может быть, безумною старухой,
Согбенной тенью ходишь по земле?
И камни, что безжизненно мерцают,
Хватаешь, как несчастия, в кулак,
Несешь их на заваленный ларцами,
Увитый паутиною чердак?
Пепел
I
Горящий Рим с Нероном бесноватым,
Губитель Трои - ветреный Парис…
Из мировой истории когда-то
Я вылезла черней, чем трубочист.
Хожу кругами,- от дворцов до хижин;
Вот пепел в Геркулануме до крыш,
Вот из Афин горячий ветер свищет
И тут Москва горит, а там Париж.
Горит Непобедимая армада,
И доблестные воины горят,
А где-то мрачен Томас Торквемада,
А где-то ухмыльнулся Герострат.
Витает пепел, смешиваясь с кровью,
Клубится мглой и Тилю в грудь стучит…
Из европейского средневековья
Я выскочила, точно из печи.
Так отчего же мы ревнивы к пеплу
Сгоревшего? Не в нём ли тень утрат
И наш итог, где пепел в паре с небом-
Закрытый мир и сокровенный мрак?
И у меня безжалостно горели
В пыли багровой шхуны и мосты,
И белый ангел плакал у постели:
"Уйдём туда, где рощи и мечты"
Но снова, дожидаясь просыханья
Рубашки на прибрежном валуне,
Рассматриваю на щербатом камне
Узорчатые кольца на змее.
Я не готова от деревьев вешних
Уйти в круженье мглы. Не обессудь,
О господи, за эту горсть черешни,
Её библейско-яблочную суть.
II
Взвивались над миром бумаги,
И видя их, злей и живей,
Монахи таскали вязанки
Корявых дубовых ветвей.
И та, что явилась для пенья,
Взошла на сакральный костёр…
Никто не упал на колени,
В отчаянье рук не простёр.
…Я встала, волнуясь и медля,
Взметнуло золу сквозняком,
И дверь покачнулась на петлях...
И дуб застонал за окном:
"Я выпустил корни из сажи,
Ночами мне снится огонь…
Скажи, я тобою посажен,
Иль вместе с тобою сожжён?
Кентервильское привидение
В красках осени багряной
Есть цвета негодованья
И стыда, что жгуч, как пламень,
И позора на крови...
Весь в лохмотьях и веригах,
Оглашая стены криком,
В дом вступает прощелыга
Сэр Симон де Кентервиль.
Безупречный в жутком раже,
Он актёр замочных скважин,
Мастер саванов, и даже
Техник фосфорных глазниц.
Он на роль страшилки детской
Одевается по-светски.
Вот застрелится дворецкий,
Значит, сыграно на "бис".
Может, кровь Элеоноры
Просто старческие вздоры
И уставшего актёра
Только роль, а не вина?
Триста лет, считая годы,
Ждёт он смерти как свободы…
Цель и замыслы Природы
Охраняет Тишина.
Античный рисунок
Бегут дакийцы,- в остроте их плеч
И втянутых голов - мольба и ужас,
Но занесён коварный римский меч
И в воздухе неотвратимо кружит.
Бегут дитя и мать, бежит старик,
И ветер - подгоняющий и хлёсткий -
Уже донёс чужой враждебный крик
И грохот настигающей повозки.
То - время Рима. Дальние края
Ложились чередой его провинций,
И покорял блистательный Траян
Аравию, Армению, дакийцев.
О, древний мастер, славящий беду,
Не мне ль оставил ты свои виденья,
А темный угол… - моему стыду -
На правой кромке своего творенья?
Я верю: мир другой! И не нагнать
Отчаявшихся на дороге скользкой,
И до скончанья века грохотать
По тёмной бронзе мчащейся повозке.
Вельвичия
И кто ещё настолько чужд величия,
Настолько смел в желании ростка,
Как маленькое деревце Вельвичия,
Задумчиво живущее в песках?
В нем - два листа. Оно почти обманное;
Живет веками, чтобы подрасти...
Питается одними лишь туманами,
Зажатыми у вечера в горсти.
Вельвичия, у нас с тобой есть средство
Жить, как хотим... Любить: пески ль, стихи ль...
Стихия - это ад стихийных бедствий,
Когда в ней нет родных тебе стихий.
Вельвичия, в твоем пустынном доме -
Все то, что любишь ты. Вот так и я:
Жилье без книг, будь даже то - хоромы,
Считаю непригодным для жилья.
Твой мир - шуршанье выбеленно-выжженных,
Загадочно клубящихся песков,
А мне довольно кельи или хижины,
Иллюзий, миражей... твоих листков...
И надо жить, и надо как-то вынести
Горячий день, что испытаньем дан...
Пока на нас с тобою высшей милостью
Не снизойдет еще один туман...
(Вельвичия - реликтовое дерево пустыни, которое живет
на таком расстоянии от моря, куда могут доставать туманы,
потому что оно питается туманом...)
Саргассовый сумбур
У кого-то есть небо. В багряном и синем просторе
эти птицы летят по веками излётанным трассам.
У кого-то есть тайные тропы на склонах предгорий.
У кого-то есть только дорога в Саргассово море
и вся жизнь - возвращенье магических стеблей саргассов.
Эти угри вернутся туда же, откуда был начат
атлантический путь, пробуривший стекло океана,-
к незабытому дому, который когда-то утрачен,
потому что их память уверена в том, что иначе
умирается в стеблях, причастных к орбитам и тайнам.
Для того ли несли на себе океанские ночи,
и спасались от пасти какой-нибудь злой барракуды,
чтоб вернувшись домой умереть, не желая отсрочек?..
Эта древняя память, похоже, их просто морочит.
(Неужели мы также пристегнуты корнем к чему-то?!)
Может, знают саргассы, что каждое в мире рожденье
есть земное рождение Бога - таинственный праздник.
Значит, каждая смерть неизбежно - Его погребенье...
А в саду моем машут и машут саргассовы тени...
Тьфу, тьфу, тьфу! Померещилось.
Надо постричь виноградник.
Несчастные изгнанники небес...
Несчастные изгнанники небес
Мы во вращенье всё того же круга...
И любим, если узнаём друг друга,
И счастлив тот, в ком эта память есть.
Наитие - прозренье из глубин
И память всех случившихся беспамятств,
Щедра цветком его тугая завязь…
Ты узнаёшь! Ты в мире не один.
И узнают тебя. И ключ в замке.
Благословляю скрипнувшие дверцы!
И дверь мою,
где с замираньем сердца
Я друга находила во враге.
***
В.Осинскому
(писателю-фантасту)
Старинной вязки тонкая тесьма
Связала порыжевшие портреты...
Я их храню, как страстный нумизмат
Бесценные и редкие монеты.
Часы ссыпают крошево дробей,
В двенадцать глаз отлавливая вечность...
Но тщетно - все ушли к самим себе,
Предощутив при жизни бесконечность.
Клянусь тенями милых пепелищ
Избегнуть злобы, алчности и хватки!
Я - часть моих друзей, и я - кирпич
В давно и прочно выложенной кладке.
***
И снится мне степь в суховеях сарматских,
Просевший плетень и ковыльная грусть...
В поддевке сермяжной, в лихой подпояске
Ушла бы в бега, закатилась на Русь.
По полю, по шпалам ли, по перелескам
Ходила бы, глядя в родные глаза
Прозрачных берез и лилового вереска,
Снимая репей с корноухого пса.
И где-то в ложбине,
средь первых проталин,
за дальней избой,
где царит бересклет,
Навзрыд испугалась бы:
"Там ли я,
там ли?!"
А может, нигде ее,
Родины,
нет?
Западня
Эта яма - за маковым полем,
За отвесной самшитовой рощей.
А вдали только ветер привольный
Голубое пространство полощет.
Только грифы над ямою грезят,
Им добыча кровавая снится…
Старый волк в западню не полезет
Уведет и волчат, и волчицу.
Подкосит нас сетями Коварство,
И клещами ухватит Измена,
Век за веком, обмануты Страстью,
В ту же яму летим неизменно.
Отчего же, научены болью,
Не живем осторожней и проще?
Снова грезим о маковом поле
И грустим о самшитовой роще.
Рассекаем кустарник отважно,
Как впервые, бросаемся к свету.
А на деле, - дорога все та же -
По кровавому прежнему следу.
***
Мне, молившей о зренье и слухе,
Ровно в полночь сверкнул амулет...
И открыла я смысл в перестуке
Гор, плывущих горбами во мгле.
Чем теперь искуплю я величье?
Как избуду прозренье и страх?
Я измучена жалобой птичьей,
Я растерзана шелестом трав.
Кто вернет мне бессилие истин
И блаженство живущих в тиши?..
В каждом камне - отрава для мысли,
В каждом дереве - яд для души...
Мотылек
И.П.
Мой мотылёк, огнепоклонник,
Ослепший в гибельном пылу.
Что будет?.. Ярость по стеклу
И крыльев рваные фестоны.
Вот так и я: готова сдаться
Своей тягучей маете;
Мы - невозможность улететь
И невозможность продолжаться...
Пианиссимо
Вот уже три года, как мой
слух слабеет.
Бетховен (из письма, 1801 г.)
Он не знает, что музыка не слышна.
(Слишком тихое пианиссимо).
Он бы умер, узнав... Немыслимо!
Неужели в зале царит тишина?
Так беззвучны, отдельны... Сами в себе
Эти быстрые руки в хлопотах...
О страдании - только шепотом.
Только выдохом - о беде и судьбе.
Так беззвучную жертву душит удав.
Так вьюнок убивает люцерну.
Всё уносит,.. уносит по Рейну.
Пианиссимо. Всё твое в никуда...
Разбивает недуг, кося и точа,
Дух могучий и независимый
Пианиссимо, пианиссимо.
Он не слышит, что клавиши не звучат...
(и... читайте снизу вверх)
На шаре
С.Н.
В лихом сценическом ударе,
Вверяясь зрячести стопы,
Вибрирую на зыбком шаре
Своей изменчивой судьбы.
Глазам, измученным сиротством,
Не убояться перемен.
Качусь к равнинному колодцу...
Что будет - радость, или плен?..
Пока я - гимн своей надежде -
Вся легкокрыла, словно сон,
Вся предугаданная прежде
Парящей кистью Пикассо.
Не совладать с воздушным телом.
Сквозь дали дальние кричу:
"Держи, чтоб я не улетела,
Держи! Не то я уле-е-е-е..."
То ли гранд, то ли лорд
Ставлю мысленно планку,
Разгребая дела,
И хожу спозаранку
От угла до угла…
Всё исправлю, и лени
Не оставлю следа!
А долги непременно,
Несомненно… раздам.
Гимн сложу для потомков,
Обращу к ним лицо.
Приколю белой кнопкой
Резюме мудрецов...
А с тарелки настенной,
Глядя, смело в упор,
Усмехнулся степенный
То ли гранд, то ли лорд.
Так с весёлой отвагой
Становлюсь над столом,
Но… качнуло бумагу
Вековым холодком.
Непонятные тени
Забубнившие вздор,
Появились в мученьях
В колыхании штор.
Над стихами смеются,
И шипят, и свистят…
-Ты не знаешь!- клянутся.
-Ты не скажешь,- грозят.
-Я не знаю,- клянусь им,-
Не скажу ни о чём…
И опять усмехнулся
То ли лорд, то ли чёрт.
***
Проходя, заглянуть напрасно
В этот старый тифлисский двор,
Где с три короба врал вихрастый,
Семилетний мой ухажер.
Может, скрипнут тугие ставни,
Гулко прыгнет знакомый кот,
Может быть, сумасброд Евстафий
Вновь колдует среди реторт...
Всё как прежде: балкон, посуда
И провисшие провода.
Только голуби - не оттуда,
Только лестница - не туда...
***
С. Н.
Тени зимние не хотят весны,
Тени синие там и тут…
А в твою страну из моей страны
Поезда давно не идут.
Разбросал нас мир, сторожит пути,
Потому что сам - разобщен.
Из твоих небес в мой январь летит
Ветер северный - Аквилон.
И твоя страна, и моя страна,
Как два недруга двух племен…
Ах, не дай нам, Бог, испытать сполна
Глухоту и позор времен.
И пока верны леденящей тьме
Светофоры и маяки, -
И в твоей зиме, и в моей зиме -
Потолки, углы, тупики…
***
У парапета старого моста
Явил мне город чудо обновленья.
Течет, бежит летейская вода,
Смывая накипь прошлых потрясений.
Он самый лучший город! Самый мой,
С укладом прихотливым и привычным.
Витают над задумчивой Курой
Дымы отечества - лавашный и шашлычный.
И как ответ пред будущим держу,
И ни при чем ни мужество, ни доблесть:
Что Бог положит на душу, скажу,
На ложь и на измену не сподоблюсь.
Чудовище
Он,
женщину ограбив,
револьвер
Отвел с улыбкой от лица ребенка,
И девочке, не отперевшей дверь
В ларек табачный, зашвырнул лимонку.
Такое не приснится и во сне...
Но это было! И должно назваться.
Когда царит безвластие в стране,
Иной перерождается в мерзавца.
Он - среди нас:
обычен,
"лег на дно".
Он в городе - в аптеке и "маршрутке".
И не узнать, - измучен ли виной,
Иль ждет, когда опять развяжут руки...
***
Он дважды жёг, сгорая в личной драме,
Рассказы и стихи. Тугие папки.
Он дважды строил дом. И дважды пламя
Обрушивало выжженные балки.
Он дважды выжил и завёл собаку,
Но ветреными долгими ночами
Его перо царапает бумагу
И зреет то,
что и накличет пламя.
Лорд
Он звался "Лорд" и вел себя, как лорд -
С достоинством, скорее, чем - примерно;
С друзьями ласков был, с другими - твёрд.
(И мне о том известно достоверно)
Так было в школе. Только... не потом,
Когда девичья хрупкая фигурка
Возникла вдруг перед его авто,
Гоняющим по узким переулкам.
Ему бы тут же дать по тормозам!
А он - на газ... Упорно-очумело.
Мгновенье! - удивленные глаза.
Мгновенье! - тень отброшенного тела.
И он сбежал.
И после - только раз -
В какой-то продуваемой маршрутке
Он содрогнулся от похожих глаз,
И натянул повыше ворот куртки.
Боясь тех глаз, наставленных в упор,
Он прячется, как щуплый деспот в свите,
Сливаясь с одинаковой толпой.
Ведь он не знает, что она с тех пор
Не видит.
Двое
Булавки да нитки, - неброский товар.
Торговец - доцент и философ.
Фонарная тумба - прилавок. Фонарь
Сутулится знаком вопроса.
На цоколе дома - продолженный ряд;
Средь книжных засаленных стопок
Царит ностальгирующий ретроград
И друг закадычный - филолог.
Летит ли, взвывая, пожарный расчет,
Клубится ли облако пепла?..
Беседуют двое:
- Пылает еще...
- Да где же когда не горело?
Метнется ли тень в подворотне пустой,
Сверкнув вороненою сталью:
- Убили кого-то, знать, было за что.
- Да где же когда не стреляли?
Тот нить теребит, этот вяжет тесьму;
Бесстрастны сердца, бесполезны!
Больны, как проказой, обвалами смут
И войн растлевающей бездной.
А рядом фонтан и узорный газон,
Умытые астры на грядках,
И хаоса нет, он, как джинн, заключен
В зловещие формы порядка.
***
Не кричала…. Сутулясь, подкинула хвороста
В изразцовую печь. Дверь закрыла за ним.
Но стучало в висках, словно в тамбуре поезда,
Где на стыках шалит и вибрирует ритм.
И такой монотонною фразой-пророчеством
Исписала помятый газетный клочок:
"Если ты одинок, полюби одиночество,
Возлюби одиночество, кто одинок".
А потом, запоздалому и виноватому,
Всё простила ему... И в декабрьскую ночь,
В непроглядную снежную ночь на десятое,
Родила ясноглазую, тихую дочь.
И забылось за буднями прошлое начисто.
Быт добрее: машина, квартира, ремонт…
Но тревожит ребёнок, дичится и прячется
От детей под кровать, от гостей за трюмо.
Никого этой девочке видеть не хочется.
И однажды построив картонный шалаш,
Через щель охраняет своё одиночество
И бумагой шуршит... и грызёт карандаш.
***
Там, где нужно просить - не просила.
Там, где криком кричать - не кричала.
То ль до края беду накопила,
То ли тайну спасла…. Одичала.
Я вожу ее прошлого ради
По уже незнакомым кварталам;
Укоряю - сидит на ограде,
Вывожу - не в ту очередь встала.
Окликаю - растерянно ищет,
Наставляю - молчит утомленно,
Озираюсь - беседует с нищим,
Тот внимает цыганским бароном.
И бессвязно её бормотанье,
Беспричинны случайные страсти;
Я прощаю почти с содроганьем
Дикий взгляд и внезапное счастье.
Это там, в девяностых, во мраке
Сдался разум её воспалённый.
И теперь на плече её ангел,
Тот, который хранит неспасённых.
***
То было в задебренном детстве,
Каком-то отдельном, раздетом,
Где годы поштучны и вески,
И медленны, как континенты.
Друзья - сорванцы и задиры…
Отец в бесконечном "отъезде"…
Прихлопнуло томом Шекспира
Мышонка по имени Дези.
Мышонок был белый, а имя -
Фатальное, от Дездемона.
Ещё… акварели из Крыма,
В соседнем дворе анемоны.
Соседка - актриса скандалов,
Как дно казана, - круглолица.
За что, мне одной, не давала
Она из-под крана напиться?
За что меня так не любила, -
Из детского сада, - другая?
За ней из угла я следила,
То краску, то мел колупая.
Мы встретимся в тихой аллее,
Куда принесу я вопросы,
И чем они были немее,
Тем будут безжалостней после…
***
Подошла, замок открыла.
Здесь она
Просидит на двух могилах
Дотемна
И придёт опять под утро
В серый свет.
Для неё иных маршрутов
Больше нет.
Всё сюда,- подушки, ложки
И ножи,
В этом склепе скоро можно
Будет жить.
Чьими бусами нагружен
Образок?
Почему же ей не нужен
Новый Бог?
* * *
Туманные намеренья амбиций
В пучину низвергают времена…
Опять - ты видишь? - улицам столицы
Другие назначают имена.
Не в первый раз…. А хоть бы - и в десятый!
Нам не знакомы... дальний зов кровей,
Старинный вензель на литой ограде,
И притяженье родовых корней.
Осколки исторических давилен,
Мы остаемся совестью времен...
Отвергнутые ныне, - мы любили
На улицах отвергнутых имен…
Старое фото
Есть в серии альбомной
Давнишний снимок мой;
Куда иду - не помню,
Но, может быть, домой.
А если втиснуть вечность
В раздумье о пути -
Иду себе навстречу,
Куда ж ещё идти?
В тугих раскатах грома
Предчувствую беду…
-Ты далеко от дома?
-Да, я ещё иду.
Осенний сонет
Долинный ветер - мягко и с ленцою -
Дарил округе ароматы лоз,
Со звуком ткани, вспоротой о гвоздь,
Гранаты щедро трескались от зноя.
А день спустя, лупя хвостами слепней,
Волы взвалили сочные тюки...
И сад поник в предчувствии тоски,
Неразличимо схожею с последней...
Встревожена внезапностью печали,
Я выбирала из стручков фасоль,
Гитару перестроила на "соль",
Задумалась о слове, что - Вначале...
Как джем в тазу, вскипал закат багровый.
В конце, наверно, не бывает слова...
***
Я забралась в унылый быт,
О близких беспокоясь,
И даже средний эрудит
Меня заткнёт за пояс.
Молчу, бывает, а сама,
Потягивая виски,
Припомнить тщусь:
- Какой Фома?
- Какой, какой… Аквинский.
Гребу к светильнику ума,
Встреваю с прежним риском:
- Опять Фома? Какой Фома?
- Какой, какой… Кемпийский.
Пойду печалиться:- Утешь,
Зашей, заштопай, ёлка,
Ту историческую брешь
Зелёною иголкой.
Не то навек пренебрегу
Пропахшим кухней… долгом.
Не то повешусь на суку,
Или на книжных полках…
Март
На третьем из пяти холмов
Увидеть у подножья ската
Как просинью средь облаков
Освещены мольберты марта.
О, слезы… Кто же вас явил
Ненаучившемуся плакать?
Я задохнулась от любви
К проталинам и буеракам.
Печаль природы после сна
Нежна, и от других отлична.
А март писал и письмена
Хранил в протаявших кавычках.
Тбилисская румба
Улица пуста,
И к домам прильнули тени,
Поздняя листва
Отправляется в паденье,
Мошкара кружит
И висит под фонарями...
Нам не внове жить
Только теленовостями;
И опять считать,
Кто отставлен, кто ославлен.
Нам не внове ждать
Сквозняков и скрипа ставен,
Всё беречь как есть,
Укрывая в полумраке...
Мы - актеры, в треск
Провалившие спектакль.
Вновь напиться бы
Из колодца пилигримов,
Исключиться бы
Из страстей слепых и мнимых,
Где и спор - не спор,
И какой из них не вспомни -
Всё заумный вздор,
Словно путь в каменоломню.
В круговерти дней
Раздосадованно кружим,
Как хмельной лакей,
Что проспал обед и ужин.
Да и сами спим,
Всё без нас - зима и лето...
И летят, как дым,
Наши дни в порывах ветра...
***
Увязшие друг в друге, быте, долге,-
Свободы жаждем, но в порыве слабом
Никак не шевельнуться в тесной лодке,
И путь один - по курсу.
Или за борт.
И каждый в лодке - замкнут и не понят.
Держу пари, - мы все плывем на Запад,-
И каждый здесь - бильярдный шар в загоне,
И путь все тот же - в лузу.
Или за борт.
Слова
Затертые до дыр рулящей кликой,
Заезженные смутами веков, -
Лежат слова на свалке пустяков,
Беспомощны, бессмыслены, безлики...
Но вдалеке от криков и обмана
Припомню слово, и оно - в ответ -
Обнажено и пропускает свет
Промоиной летучего тумана.
Утешение
А ты попробуй - отучись
Считать утраты и ошибки,
А ты попробуй, - как лучи
Дарить спокойные улыбки.
Задумай твердо как-нибудь
Грядущий год прожить иначе...
И не оценивать судьбу,
И не гоняться за удачей.
Свершений в прошлом не ищи...
У Вечности - иные мерки:
Какая разница - кувшин
Ты обжигал или тарелки?
***
Ах, некогда радеть о душах!
В своей надежде на "авось"
Тверды мы так же, как идущий
Вверх по течению лосось.
Хоть впереди нестись, хоть - в задних
Рядах, толкаясь, рвать бока...
Без знанья цели мирозданья
Дороги нет - наверняка...
Ах, некогда радеть о душах!
В желаньи денег, благ, венцов
Упрямы мы, как зверь, идущий
На зубья вил и сеть ловцов.
Доколе нам, поправ запреты,
Сжигать, бурить, кромсать, колоть
Своей подвешенной планеты
Вконец истерзанную плоть?..
Но пепелища зарастают
И возрождаются леса,
Комет непрошенные стаи
Грызут таможни-небеса.
Се - Промысел. Усталый Гений,
Вновь не явивший нам лица,
Не обещая продолженья,
Нас сберегает от конца...
Усталость
У той горы, к которой путь держу я,
Мне синий сон был некогда обещан.
У той горы сегодня одолжу я
Иного знанья и печали вещей...
Присяду - и самшитовые тени
Коснутся плеч, дрожа и наползая.
Вдохну закат, уткну лицо в колени:
"Я - не с Земли и я о ней не знаю"...
Давнее
Он был всегда!
Угрюмый, неопрятный,
На всех соседей наводил тоску,
Не замечал,- /в моём лице, понятно,/
Вертящуюся всюду мелюзгу.
Внезапно он исчез.
А дом, как прежде,
Шумел тазами, шаркал и варил,
Вязал крючками и сушил одежду,
И ставил к чаю вишню и кизил.
За лестницей
его большие боты
Настырно продолжали поощрять
Мой первый страх о том,
что в жизни что-то
Незыблемое может исчезать.
Песочные часы
Из цикла
"Истории чулана"
Ну что же вы, песочные часы,
Лежите поперек, и всем на свете
ХитрО смеетесь в пышные усы,
Когда в утробе вашей два столетья?
О, ваш песок, стареющий в мечте
О миражах таинственных барханов...
О, ваш песок, забывший о дожде
И звонком побережье океана...
Он своего проклятия печать
Сорвет однажды, пробурив вам темя.
Вставайте же, он хочет исчерпать
Любое время!
***
А я из тех, кто долго шел к вершинам
И в глубину - с открытыми глазами,
Кто на песке особенным нажимом
Сплетал следы, любуясь на орнамент.
Следы держались, даже если ветер
Выдергивал листвы густые клочья.
Ушли те дни... и с ними странность эта -
Песок и пыль испытывать на прочность.
***
О, сколько лиц ненужных
Я вклинила в судьбу!
Исход любви и дружбы
Мне дан письмом на лбу.
Где пропасть - разность зренья,
Там действует закон:
В стремленье к единенью
Скрывается урон.
Воронежцам
В том краю не припомню печали и зла,
Только даль различима, улыбки видны...
Если острое жало вонзала пчела,
Я, пугаясь, не видела в этом вины.
Ни запрета не знал, ни замка на двери
Этот погреб, служивший для детских проказ.
Невозвратного ради! За грезы мои
Предложите мне нежный воронежский квас...
Это после меня обожгло клеветой, -
Трепет сердца исчез, перестроился - в стук.
Это после обдало меня пустотой, -
От обиды прозрел несмышленый испуг.
И тогда я смогла скорпионов прогнать,
Взять и выпустить мышь и обследовать дно,
Размышлять над змеёй, раздавить виноград, -
Предлагаю вам терпкое это вино...
Сонет
Промозглый день...и всё в природе -
Как черно-белое кино,
Но всё не плохо в остальном -
Трещит камин, друзья приходят.
На этаже, в сквозном пролете,
Недобрый свист, но в остальном -
Родные книги и альбом
В знакомом с детства переплете
Там, в остальном - и росчерк Млечный,
Когда вздыхает за спиной,
Внезапно сделавшись ручной,
Озябшая босая вечность.
Обманем зиму за окном
И затаимся... в остальном.
Спасенные от страха...
Я верую: без злобы и притворства
Мы, глядя в вечность, правильно решим,
Кого простить, о ком не помнить просто,
Кого винить в растлении души.
Мы - первые, свободные от страха
Пред властью, убивавшей за упрек;
Мы - первые, избегнувшие плахи
За вольный выкрик и за честность строк.
Нам не за что вымаливать прощенье,
Зовя потомков в тишь библиотек.
Но, может быть, дарует им прозренье
Короткий взгляд на наш печальный век.
***
Тревога... Уверенность... Чувства и мысли
Уходят наверх, облака рассекая.
Что станется с ними в трагической выси,
Куда беспрестанно я их отсылаю?
Быть может, как птицы, в одном направленье
Летят, узнавая повсюду родное,
К тому, что у вечности просит рожденья
И - после меня - будет названо мною.
***
Тревога... Уверенность... Чувства и мысли
Уходят наверх, облака рассекая.
Что станется с ними в трагической выси,
Куда беспрестанно я их отсылаю?
Быть может, как птицы, в одном направленье
Летят, узнавая повсюду родное,
К тому, что у вечности просит рожденья
И - после меня - будет названо мною.
Однажды...
Сыграв по их же правилам игры,-
В запале от насмешек и укусов,-
Он им назначил встречу у горы.
(И впрочем, знал, что эти двое - трусы)
Потом жалел об этом, но молчал,
Угрюмо озирая лица в классе.
Но он себе еще не изменял,
Да, он себе не изменял ни разу!
Они пришли, смеясь и матерясь...
(Закатный снег отсвечивал отлого)
Один - толкнул... Он бросился, как барс,
На одного, и сразу - на другого.
И тут пошли ножи... Закат ослаб.
Гора вздохнула, съежившись горбато,
И языком тумана с белых лап
Слизала пятна крови и заката.
Ночной дождь
То зачастит ямбической строкою
По крыше и по жести водостока,
То зашуршит горящею фольгою,
Вздыхая и стихая понемногу.
Он просит слез, томительных и нежных,
Он верует - достойны сожаленья
Все в прошлом обманувшие надежды,
Все в нынешнем сгоревшие стремленья.
А я плечами пожимаю: "Так ли?.."
Бросая в ночь упрямые вопросы...
Не зря снята я с давнего спектакля -
Мне никогда не удавались слезы.
О счастье
Однажды, толкуя о трудном бытье,
Рассевшись на призбе под сенью туты,
Коту рассказали другие коты,
Что счастье зашито в кошачьем хвосте.
И стал он по дому кружить, как юла,
Сметая наперстки, клубки и очки;
Насупясь, терпел тумаки и пинки.
Но счастье опять ускользало из лап.
Звенела посуда, дрожало трюмо,
Смелел и возился мышиный приплод.
Хозяев печалил неправильный кот,
И вскоре его не впустили домой...
Он шел, утопая в ковыльном дыму, -
Трещали цикады и цвел медонос;
Потерянный мир проявлялся и рос,
И сердце кота отзывалось ему.
Всё то, что тревожило и не сбылось
Его покидало, теснимо другим...
И плыл по кошачьим дорожкам за ним
Его чудодейственный преданный хвост.
У реки
Река заглатывала небо,
Переселяя облака.
И облака текли к "Самеба"*,
Тесня крутые берега.
Река сияла и качалась.
Тогда ещё ходил паром...
И от дощатого причала
Тянуло дизельным дымком.
Тогда такое наполненье
Являли сердце и река,
Что для любви и вдохновенья
Довольно было пустяка.
Хватало песни - для круженья,
Для размышленья - птиц и волн;
А для улыбки - отраженья
Себя самой вниз головой.
И вот я здесь: вбираю сходство
Сквозь годы, сжавшиеся в миг...
Но на меня взирает черствый,
Иначе вывернутый мир.
В котором страшно отражаться -
Так тяжела вода с листвой;
В котором не над чем смеяться,
Хоть и стоишь вниз головой.
*Самеба - храм Святой Троицы в Тбилиси.
Однажды в детстве...
Февраль следит глазами цвета стали,
Капризно мстит за свой неполный рост;
Меня однажды в детстве потеряли
В его саду из мраморных берёз.
Блаженны муки первых испытаний!
Глубок ответ, пророщенный из бед:
Все самые большие ожиданья
Шинкуют время в крошево дробей.
И время замирает. В том начале -
Где наст хрустел, как битое стекло -
Истоки всех удавшихся печалей,
Колючих страхов тайное дупло.
Я ими наполняю сны и песни,
И времени бесформенный сосуд.
Вокруг клубятся судьбы, годы, бездны...
А я всё жду когда меня найдут.
***
Ты не заметил, озирая стаю,
Что все твои друзья уже вполне
В друзьях врага.
И потому не знают
На чьей сегодня будут стороне.
Гаси паденьем тленье оперенья,
Лежи плашмя и память береди,
Пока друзья толкуют в отдаленье,
Решая - подойти-не подойти.
Теперь и ты в когорте уходящих -
Твой враг безумен и готов к войне.
Прости же всех смятенных и стоящих
Лицом - то к той, то - к этой стороне.
Птичное
А когда-то являлись гнетущие
Полуночные мысли, - и я ему
Говорила: - Не сей равнодушие,
В доме холодом тянет по-зимнему.
Всё ещё было в рамках приличия,
Но росла полоса отчуждения...
Говорила: - Не лей безразличие,
Не по пояс - по лоб в этой пене я.
А когда-то всё стало запутанно.
И тогда из постылой темницы я
Говорила: - Умерь необузданность,
А не то - стану вольною птицею.
Вот и стала. Спокойна, обычна и
Безучастна к рассудочным доводам.
Мой приют - безмятежное Птичное
С пересвистом и перешепотом.
А тебе - дневники и пророчества:
Пролистай их за то, что сбываются, -
И тогда ты поймешь одиночество,
Из которого не возвращаются.
Зимняя песенка
За экранами штор -
фонари на бетонном столбе.
Узнавая пароль,
оживает театр теней;
Загадаю узор,
может, выйдет удача тебе...
Загадаю - второй,
может, что-нибудь выйдет и мне...
Все вопросы сложив,
оттолкнув и отдав небесам,
Мы разъяты игрой,
где на сцене не мы, а зима:
Если лист закружил -
всё к тому, что появишься сам,
Если следом - второй,
может статься, приеду сама.
Небо - серое сплошь:
облака, что тюки на арбе.
Увязая в окне,
загадаю на дождь и на снег:
Если выпадет дождь,
может, выпадет что-то тебе,
Если выпадет снег,
может что-нибудь выпадет мне...
Созидание и разрушение
Флоренция! Лики мадонн и младенцев
И нежность бескровных Венер Ботичелли...
Пред ними безмолвствовал Макиавелли,
Улыбку терял саркастичный Лоренцо.*
А ныне, явив торжество произвола,
Швыряя полотна и книги в кострище,
Велит очумелым монахам и нищим
По кругу отплясывать Савонарола.
И здесь же - причастный волнующей тайне,
Забыв про немилость, нужду и обиды,
Ваятель творит "PietA"* и Давида,
Резцом оживляя каррарские камни.
И спрятаны цели в безмолвной природе,
И схожи эпохи на срезах и сколах;
Сжигает... неистовый Савонарола,
Ваяет... неистовый Буонаротти.
... Витийствуй, поэт, разворачивай реки,
Сгребай облака, обжигайся прозреньем...
Дежурит на стыке времен Разрушенье,
Цена у него за тебя - полкопейки.
* Лоренцо Медичи.
*"Pieta" - (Скорбь о Христе) Микеланджело.
***
Бог дал тебе кормило и весло,
И опыт предков - плыть, минуя рифы,
И время - быть любимее Сизифа,
Которому не очень повезло.
Но раненный гордынею слепых,
Задул ты Свет, высокое - низринул,
Отверг весло, гончарный круг и глину,
Оставил крылья, не коснувшись их.
Давно сменив все знаки на дензнак,
Ты вопрошаешь громко и беспечно:
- Скажи, Тебе, имеющему вечность,
Зачем мольбы и страхи бедолаг?
А звезды улыбаются мечте
Того, кто закрывается перстами,
Того, кто кроток, потому что самый
Любимый остается на кресте.
Третий
Этот красный трамвай был с зеленой заплатой...
(Все трамваи имеют свой нрав и приметы)
Он смеялся звонком и гордился покатой
И блестящей залысиной с именем "Третий".
Разгоняясь, летел он с высот Авлабара*,
Несусветно болтаясь и резво трезвоня.
А под спуском, таясь в глубине тротуара,
На пустой остановке стояла тихоня.
Осторожная девочка с нотною папкой
Постоянно жила в ожидании чуда,
Потому что на улице сыро и зябко,
Потому что забыла концовку этюда...
Все прошло. И за партами - новые дети,
Поменялись в окне корпуса и районы.
И однажды взлетел разогнавшийся Третий,
Покачав на прощанье заплатой зеленой.
И пошло; улетали трамвай за трамваем,
Уходило свое, приходило чужое...
Этот город другой, и хожу я другая,
Ни людей, ни домов не касаясь душою.
Я по памяти выйду к местам моих бедствий:
Вот ларек и пекарня, и девочка возле...
Мне не нужно ее непосильного детства.
Ей не нужно в мою незнакомую взрослость.
У сквозного двора обернется неловко,
Бросит в сторону смятый трамвайный билетик,
И пройдет мимо старой моей остановки
На другую... куда приземляется Третий.
* Авлабар - старый район Тбилиси.
Сиреневый ослик
Старушка с клюкой и сиреневый ослик
Спускаются к рынку тропинкой отлогой.
И думает ослик про слякоть и дождик...
Дождь вправду идет, -
никаких апологов!
С рассвета они из ближайшей деревни
Идут: обижаясь, упрямясь и споря...
Сиреневый ослик нагружен сиренью,
За цветом его -
никаких аллегорий.
***
Он видит сны...
С Олимпа ввысь петарды запустили,
Знамения горят меж облаками:
Мятежному Сизифу всё простили,
Вернули сны и отобрали камень.
Он держит кубок сильными руками...
(А память тела снова просит камня)
Он пьет нектар с веселыми богами...
(А память духа требует страданья)
Теперь стоять у рек, не зная броду,
Где новый мир пустынен и бесцелен...
Да, это так, когда дают свободу,
Но отрывают то, с чем кровно сцеплен.
И пусть его здесь ранит даже шорох,
Слепящий свет - неумолимый пламень...
Зато ему вернули сны,.. в которых
Уже неразделимы он и камень.
Две страны
Почему ты опять не пишешь стихов?
Ты когда-нибудь просто…просто вернись…
/Наталия Тротта/
Есть у меня тоска
И две страны с их правдами,
Но я меж ними, как
"Арго" меж Симплегадами.
Люблю два языка,
С младенчества привитые,
Но я меж ними, как
Меж Сциллой и Харибдою.
И пусть я не нужна
Смятенному Отечеству...
Что делать?! Ни одна
Моя любовь не лечится.
Совсем другая новь
В меня, как зверь, вгрызается;
Кто хочет - вот вам кровь!..
Ломоть не отрезается.
Письмом на облаках
Мне цели уготованы -
Сближать два языка,
Держать в глазах две родины.
Но я у них - не в счет...
В вертепе одичания
Есть у меня ещё родной язык -
Молчание.
Симплегады - в греч. мифологии - Блуждающие скалы
Сцилла и Харибда - миф. чудовища
***
Старуха вяжет зимние носки,
Скрипит под нею старая кровать.
Кто знает глубину ее тоски?..
Старухе скоро - девяносто пять.
Она торгует шерстью и шитьем
На придорожном рынке у моста,
И если напрямик, сквозь бурелом,
То до него обычная верста.
Старуха вяжет. Может быть, продаст...
Невестка варит яблочный компот.
Мяукает голодный "Гондурас" -
Зачуханный, бесхвостый черный кот.
Невестка злится. Вновь... не с той ноги.
(Старуху вязко пробирает дрожь).
"Бои-ишься? Ведьма! Дай пожить другим,
Ты и до ста, наверно, доживешь."
Старуха вяжет. Катится слеза.
(Утерла незаметно рукавом)
Потом взглянула вверх, на образа,
На небо, загрязненное окном.
А до икон достать - длина руки...
А до небес - обычная верста...
Старуха вяжет зимние носки,
Она не хочет, Господи, до ста...
Прощальное
Анатолию Чернышову
Овцы, овцы... Снова вы покорно
Курдюки несете по долине,
И бока, помеченные черным,
И бока, помеченные синим.
Вас пугают рытвины и плети,
Но попались вы совсем иначе...
Знали б, для чего ваш "благодетель",
Помечая шерсть, вас предназначил.
Овцы, овцы... Неужели схожи
Наши обреченность и незнанье?..
Смутный век! - он выберет нас тоже
Для кровавых пиршеств и закланья.
И пока, колдуя над тетрадкой,
Ищешь слов пронзительных и едких, -
Кто-то смотрит на тебя украдкой,
Отличая от других по метке.
***
А птицы тянут к морю не спеша,
Мерцая в небе, словно конфетти...
- Какая глубина, - вздохнет вожак
И отвернется, вспомнив о пути.
А там, на дне, озябшая страна,
В её озерах черная вода,
В ней ненадолго кончилась война
И глухо зреет новая вражда.
А в той стране есть город - как бутон
горами собран.
Из его глазниц -
готических окОн -
Я - как с икон,
Смотрю, молясь на небеса и птиц.
Блаженны мирно ждущие лозы,
Те, чье чело не тронула печать...
Блажен, кто может выкрикнуть призыв,
И тот, кто может вышептать печаль.
А мне таить с рожденья и поднесь
Сумбур предчувствий и огонь вины...
И всех, кто взглянет на меня с небес,
Пугать глазами древней глубины.
***
Что-то разбудит внезапным толчком;
То ли раскат отдаленного грома,
То ли призыв обреченного дома
С белым фронтоном над средним окном.
И породнясь с путеводной тоской,
Выйдешь кружить неотчетливым курсом,
Словно низверженный царь, что вернулся
В старый дворец потайною тропой.
Бросишься в прошлое, как на редут,
Тихо шалея от ран и урона;
Молча простишься с увечным балконом,
Не удержавшим свою высоту.
И у подъезда, где падь и вода,
Оцепенеешь и сдашься - поверив:
Именно так запираются двери,
Те, что уже не ведут никуда.
Из Московской тетради
С.Н.
Еще хранят затейливый узор
Молитвенные коврики газонов;
Ещё дожди, не веруя в резоны,
Недолги, как случайный разговор.
На Гоголевском, в сизой полутьме,
Соседствуют, друг друга не тревожа,
Публичность одиночеств осторожных
И нарочитый компанейский смех.
Сгущается туман, едва скользя
По сумеречной липовой аллее,
Ощерясь, львы чугунные чернеют,
Точнее - помесь львов и обезьян.
И нет тоски в чернильных вечерах,
Где по-хозяйски шаря в полумраке,
Красивые московские собаки
Ведут людей на длинных поводках.
Письмо из детства
Он просто шутил... и навел пистолет на собаку.
Оскалился пьяный товарищ: "А сможешь? Давай, уж..."
- Собака, беги! Здесь четыре прыжка до оврага. -
А вслух повторяю: - Ну что же ты... лаешь и лаешь.
Наверное, память, как сеть... Если груз ее тянет,
То значит, прорвет, на узлах оставляя полоски...
Я крепко запомнила: если не падать на камни,
То взрослым не видно твое сотрясение мозга.
Они умиляются странно начертанным знакам
И первой тоске, извлеченной из новеньких клавиш...
А ночью опять с облаков прилетает собака,
И я говорю ей: - Ну что же ты... лаешь и лаешь.
Дар
Просил?
Изволь... Из глуби мирозданья
Сверкнул огонь и опустился дух...
Тебе открылись зрение и слух:
Письмо могучих рек и память камня.
Ты думал вечно прятаться в аллеях,
Читать на палых листьях и росе...
Но пишет дым: "Теперь ты лучше всех,
Теперь тебя никто не пожалеет".
Ещё поймешь, объятый озареньем,
Что дар - огонь и режущая нить:
Он может ранить и испепелить.
Просил?
Изволь... Рассмотрено прошенье.
Заверено печатью - "одарить".
С припиской от руки - "без снисхожденья".
Нугзар Эргемлидзе - Чарли
(перевод с грузинского языка)
Переулок. Полночь. Лето.
Под фонарным тусклым светом,
Убаюканный печалью,
Засыпает бедный Чарли;
Не нашел тепла людского,
Не обрел родного крова,
Лег под свет, чтоб быть виднее…
Впрочем, кто его беднее? -
Ни пропойца-забулдыга,
Ни злонравный прощелыга.
Чарли видит, Чарли помнит
Хлеб, теплеющий в ладони,
И забывшуюся драму,
И потерянную маму…
Но на деле, но на деле -
Он идет к заветной цели!
Не тревожит Чарли холод,
Не пугает Чарли голод,
Ни бездушный мир, ни злоба,
Ни изношенная обувь,
Потому что все равно
Чарли сделает кино!
Надо, чтобы все смеялись!
Надо, чтобы все смеялись!
Нугзар Эргемлидзе - Художник
(перевод с грузинского языка)
Идет художник, смел и строен,
И пусть о нем никто на свете
Пока не знает - он спокоен
И чувствует, что он бессмертен.
Что знает улица о красках,
Об озаренье и покое?
Ее герои пляшут в масках,
У улицы свои герои.
А он иной - искатель сути,
Носитель светлых дум, - и сам же
Таитель горести и грусти,
Которые с годами нажил.
Он понял цену тем и этим,
Толпе, кумирам и наградам,
И вновь душа за всё в ответе,
Взыскуя зренья и расплаты.
И он, забывшись в вечной теме,
В тугом кольце часов бесплотных,
Вживляет пойманное время
В свои безвестные полотна.
Давид Шемокмедели - Модильяни
(перевод с грузинского языка)
Я опять безрассудный и пьяный,
Губит тело гашиш, как и прежде,
Я твоим светлым образом брежу,
Твоим именем, Жанна.
Пусть сейчас я в глубоком забвенье -
Хватит шума и пьяных дебошей!
Я устал. Суета не поможет
Одиноким с рожденья.
А вчера, проходя возле Сены,
Вспомнил Рим - наяву ли, во сне ли? -
Колокольни соборов гудели,
Ты явилась виденьем мгновенным...
Да, Париж пропоет мне осанну
И толпа изорвет меня в клочья,
Ночь проходит, как жизнь...
Впрочем,
Ночь кончается, Жанна.
Автандил Курашвили - Я всё забыл...
(перевод с грузинского языка)
Я все забыл; прошедшее пустынно,
Холодный мир безумен и постыл,
И только контур шеи лебединой,
Твоих любимых рук - не позабыл.
Я все забыл, да и не знать заранее
Что накружит веретено судьбы…
И только прелесть милых очертаний,
Твоих любимых черт не позабыл.
И только ты по-прежнему желанна,
Живешь в мечте и излучаешь свет,
Так фреска молода и постоянна,
И не боится горестей и лет.
Багатер Арабули - Жизнь
(перевод с грузинского языка)
Переменчивы краски в палитре:
Ночь и день рождены друг из друга,
Всё вращается в замкнутом вихре
По закону незримого круга.
В светлом чувстве живет заблужденье,
А любовь вырождается в путы,
В душу брошено семя сомненья,
Торжествуют Каиафа с Иудой.
И уже мы готовы любимых
Распинать и желать их мучений...
Мчится, мчится по далям незримым
В никуда карусель превращений.
Переменчивы краски в палитре:
Ночь и день рождены друг из друга,
Всё вращается в замкнутом вихре
По закону незримого круга.
Багатер Арабули - Ты куда торопишься, река...
(перевод с грузинского языка)
Ты куда торопишься, река,
Гриву пены радостно раскинув?
Красота дана не на века -
Спустишься в унылую долину;
Пропадешь в болотах и прудах,
Обрастешь лягушками и тиной,
Или растворишься навсегда
В жадной пасти моря-исполина.
Потускнеет белых брызг пыльца,
Навсегда уйдут восторг и шалость,
Потому что счастье до конца
Никому ещё не удавалось.
