Февраль
"Февраль. Достать чернил и плакать!"
Борис Пастернак
Февраль. Пока темно и серо.
Снег рыхл, вязок и липуч.
И клочковатые химеры
на нас оскалились из туч.
Не могут враз определиться,
что сверху на головы нам -
снег или талую водицу
обрушивать то здесь, то там.
Но вдруг сквозь эти снеголивни
необходимость к нам придёт
почувствовать, как в недрах зимних
готовится переворот,
далёким свистом электрички
совсем нежданно, невпопад
поймать победный клич синички:
"Зи-ма по-пя-ти-лась на-зад!"
И где-то там, за снегопадом,
в осколках солнечных лучей
неотвратимо мчится стадо
весенних оголтелых дней.
Но ляжет под ноги такая
нетронутая чистота,
что каждый, глянув, пожелает
начать всё с чистого листа.
В исканьи новой половинки -
чтоб обе дроби слить к весне -
пойдёт топтать в снегу тропинки,
вычёркивая чей-то след.
И первенец слепяще-яркий
уж виден там из-под руки,
где расплываются в ремарках
измятые черновики.
Петушок
Бледнеет свод ночных небес,
Кругом такая красотища!
- Укройся в птичник, под насест,
И затаись - тебя уж ищут...
Но не до пряток петушку,
И под насестом не сидится.
"Кука-а-заря-а-любо-овь-реку-у..." -
Клокочет в горлышке у птицы.
Рассвет волнует петушка!
Он под лучом, что чуть угадан,
Переливаясь, засверкал,
Как леденец под детским взглядом.
Взлетел и затрубил как мог
Зарю, стоящую в преддверьи!
Тут в воздухе мелькнул мешок,
Салютом разлетелись перья.
С забора сдёрнула рука -
Жестоко - с пеною и кровью! -
На суп дурашку-петушка,
Зарю смешавшего с любовью.
О зимней велоезде
(На мотив Пастернака)
Мело, мело со всех концов,
Со всех московских направлений,
Как ни поедешь - всё в лицо,
Как будто нет другой мишени.
И в первый месяц холодов,
Накоцавшись об наши льдины,
Лишилась всех своих шипов
Моя германская резина.
Не стану немцев осуждать -
С тех пор, как с нами воевала,
Забыла немчура, видать:
Российский лёд прочней металла!
Мело, мело без перемен,
Мело в глаза остро́ и косо,
Тут дворник, азиатский хрен,
Мне подкатился под колёса.
И вмиг слепившийся комок
Напомнил стих, что знал когда-то:
Скрещенье рук, скрещенье ног...
Велосипеда и лопаты.
Я отряхнулся, горд и рад
Патриотическому чувству:
Пусть он голимый азиат,
Но матерился он по-русски!
А вон и мент как в ЗАГСе ждёт
Минут любви автомобильей,
От крепких поцелуев влёт
Трещат и бамперы, и крылья.
Он выведет на чистый лёд
Тех, кто особенно проворны,
Высокоскоростной полёт
Заканчивая жёстким порно.
Он грозен, но моя душа
Скользит пред ним легко и чисто,
Я еду дальше не спеша:
Ну что взять с велосипедиста?
Собака
Борюсь с дремотой и мраком
Над томиком Еврипида,
А где-то воет собака,
Творя свою панихиду.
Заброшенная, чужая,
Над кем-то скуля и плача,
Она меня заражает
Тоскою своей собачьей,
Она мою душу полнит
Звериной своей тоскою:
Не надо, милая, полно,
Сейчас я тоже завою!
Уткнусь головой в подушку,
И так же запричитаю:
"Мы - брошенные зверюшки,
И нам не вернуть хозяев!"
Уж мы ли жалели лая,
Спасая дворец воздушный,
Но всё, что мы охраняем,
Сейчас никому не нужно.
А то, что для счастья всякий
Блестит маячком в эфире -
Поди, объясни собаке,
Забытой в пустой квартире.
Одуванчики
Смотрят маленькими одиночками
Из оконца приюта, что рядом,
Всё спалив диатезными щёчками
И недетской плачевностью взгляда.
Смотрят как на беду предстоящую:
Там, где двор от уныния вымер,
Одуванчики зябко таращатся
На ослепший к их горестям триммер.
Это дворник, как идол языческий -
Краснолицый и рыжеволосый -
Тарахтящей косой электрической
Одуванчики косит и косит.
А потом эти смятые, лишние,
Миру светлый дарившие лучик,
Собирает головки поникшие
В неприглядные блёклые кучи.
Смотрят дети, как вряд ли случалось вам
На цветы, что ещё не упали,
И такой необъятною жалостью
Кто-то их пожалеет едва ли.
Всё б отдали - приютские ходики,
Медвежонка и красную лейку -
Лишь бы жил хоть единственный, родненький
Жёлтый цветик на тоненькой шейке.
И накликанный всеми обидами
Жизни, к ним безразлично-жестокой,
В горле ком нарастает, пропитанный
Терпкой горечью млечного сока.
А в сердчишках, трепещущих бешено,
Так и рвущихся к этим цветочкам
Умирает любовь неокрепшая
Несплетённым пушистым веночком.
И глядят эти девочки, мальчики,
Породнившись душой с сорняками,
Как безвинно казнят одуванчики
Под заборами и гаражами.
Бессонница
Д*Ж*
Ночи бденная тишина
Крутит хуже дурной отравы -
Не сестра тебе, не жена,
Рядом быть не имею права.
Не коснуться побритых щёк,
Не приблизиться к изголовью.
Как мне быть, не возьму я в толк
С той голодной как волк любовью.
Лунатизмом больной, один,
Бродит город в рубахе длинной,
Бередя зеркала витрин
Обезлюдевших магазинов.
Вот и я из постели - прочь!
Ввысь! На лунные виадуки,
Уж какую болею ночь
Неприкаянностью разлуки.
Нитью штопальной лунный луч
Чинит нечто, что нас связало -
Этот войлок февральских туч,
Наше общее одеяло.
Ландышу
Сырой овраг сухим дождём
Росистых ландышей унизан.
Борис Пастернак
Пугливо выбираясь из
Подземной луковички-кельи,
Ты разворачиваешь лист
Воронкой в ближнем надземелье.
Поклонам веря и слезам
Берёзы, ростовщицы прыткой,
Ты по калибру нанизал
Жемчужины на тонкой нитке -
Как будто гений бытия
Тряхнул шампанское с ухмылкой,
И пены брызнула струя
Из горла колотой бутылки.
Весь разгулявшийся ландшафт
И небо в рубище заката
С тобой испив на брудершафт,
Пьяны от этих ароматов.
И в честь твою грохочет гимн,
Сорвав кулису тёмных кружев,
Душа срывается за ним
И рвётся музыкой наружу.
Счастливый исполнитель - гром
Внимает, замерев в поклоне,
Как рукоплещут под дождём
Твои широкие ладони.
Метельный вальс. Зарисовки в парке
Еле проснулись рассвет приболезненный,
Зорька метельная,
Рушатся с неба снежинок созвездия -
Кружев плетение,
В парке подушки лежат на скамеечках -
Сядьте, не брезгуйте!
Сядешь - и вцепятся сквозь душегреечку
Когти железные.
Мимо хозяйка хромает нестарая
С добрыми псинами:
Все разномастные, целых три пары и
Сплошь некрасивые.
Видно, тобою когда-то подобраны,
Нынче спасут тебя -
Вытянут из состоянья недоброго,
Послеинсультного.
Ну а навстречу бежит-заливается,
Звёздочки цапает
Чистопородная, просто красавица,
Только трёхлапая.
Пусть на бегу к чемпионской медали
Калеке не вырваться,
Люди, спасибо, пожить ещё дали,
Не усыпили пса.
Парочка бомжей бредёт переулочком
За загородочку:
Вот вам, родимые, грошик на булочку,
Но не на водочку.
Мать по снегам пробивается с санками
С маленькой девочкой:
"Вот и подкормим с тобою, Оксанка, мы
Птичку и белочку!"
В снежных картинках, в метели увиденных,
Вдруг открывется:
Это - любовь, а не то, что обыденно
Ей называется,
Это Господня частица нетленная,
С каждым попутчиком
К нам пробивается Света Вселенная
Слабеньким лучиком.
Весняжка
С душой линялой нараспашку,
Не дав ни охнуть, ни вздохнуть,
Весна нечёсанной дворняжкой
Стремглав бросается на грудь.
Хранят следы былых ненастий
Её плешивые бока,
И в до ушей раскрытой пасти
Трепещет пламя языка.
Облапив обожанья ради,
Пустив капельный слюноток,
Блудливой синевой во взгляде
Сверкнув, меня сшибает с ног!
И не в моей хозяйской власти
Пресечь восторженный угар,
Срывающий ошмётки счастья
Как ручейки на тротуар,
И трёхсезонную отлучку
Мне засчитав за пять минут,
Она простила, словно сучка,
На время сданная в приют.
Атлантида
Хорошо бродить среди покоя
Голубой и ласковой страны.
Сергей Есенин
По глазам бессонница рукою
Водит в непробудной тишине,
Вспомнился безвременный покойник -
Оттого-то и не спится мне.
Смерть его отозвалась обидой,
И сердечный ропот не угас,
Образы подземной Атлантиды
Будоражат мысли в этот час.
Богатеет с тучных урожаев
В дикой и таинственной глуши
Край, куда мы мёртвых провожаем,
Отрывая часть своей души.
Зарываем в землю, как таланты,
Укрепив очередной устой,
И твердыню милые атланты
Держат у себя над головой.
Знаю, знаю, не совсем невежда,
Как Геракл был с Атлантом лих -
Нет, они не небо - землю держат,
И потомков ветренных своих.
Ну а после, бережно пристроив
Бремя, не имущее цены,
Отдыхать бредут среди покоя
Голубой и ласковой страны...
Жизнь в расплеск, как в половодье выйдет,
Почву вымывая из-под ног -
Вспомню, что в беззвёздной Атлантиде
Кто-то мне плечо подставить смог.
Побег
Я из квартиры выйду вон,
Пройду тихонечко дворами,
Пусть надорвётся телефон,
Я от него укроюсь в храме.
Спасусь от будничных забот,
Житейского непостоянства
В краю, где время не течёт,
И где не значимо пространство.
Здесь на амвоне древний след,
И Слово царствует Младенцем
Всё так же, словно на земле -
Лишь пастухи и земледельцы.
И это общество - по мне.
Подобно предкам, род от рода,
Я стану камешком в стене,
Поднявшей к небу эти своды.
Воистину воскресе!
В хватке тьмы слабину ощутив,
Поднимайте свой дух из развалин -
Светозарно пришел во плоти
Тот, над Кем мы тридневно рыдали.
Как воспрявшая жизнь хороша,
Я не знаю, поймёт ли кто лучше,
Чем пробитая скорбью душа,
Сквозь прореху поймавшая лучик.
Что так просто забыть и простить -
Кто бы смог объяснить иноверцу! -
Едкий уксус на римской трости
И копьём прободённое сердце.
Но трёхдневный пронзительный срок
Пережив, как в ночи лихорадку,
Заплетите в пасхальный венок
И мою поседевшую прядку...
Диптих Великая Суббота. Ч. II Сошествие во ад.
Разбита в щепки, из досок она,
Дверь и затворы - ниц падите!
Фаворской бабочкой из кокона
Во мрак врывается Спаситель.
Болезнь грехопаденья лечится
Последствиями крестной муки,
Несмело ветхочеловечество
К Нему протягивает руки.
И сонмы прадедов и праотцев,
Уже поверив в Воскресенье,
Поспешно разогнуть пытаются
В гробах затёкшие колени.
И переосмысляя заново
Все книги Ветхого Завета,
Моргают и глядят в глаза Его,
Отвыкнув от такого Света.
Умерших Обративший в жителей,
Предвосхищает их усилья,
И в ореоле Победителя
Влечёт в небесные обители,
На взлёте расправляя крылья!
Семейный архив
Птицы, листья и годы летят вереницами,
Замерзает во сне оголившийся сад -
Здесь остывшая летопись машет страницами
И ведёт по тропинке сезонных утрат.
Вот физалис мигнул поминальным фонариком,
И со светлой печалью припомнили мы,
Как тихонько гуляя, мой дедушка старенький
Так мечтал оттянуть приближенье зимы.
А на этом крылечке, давненько не крашенном,
Беспощадно предчувствуя скорый финал,
Папа складывал в памяти листья опавшие
И последнюю осень свою заклинал.
Впереди и моё пробуждение вещее,
Где мигреневый молот ударит в виски,
Где в сгустившихся сумерках сливам мерещится
Посиненье от холода и от тоски.
Страхи, беды и сны подбираются лисами.
Пусть запомнит мой сын, как во времени том
Упаду я на землю таким же исписанным
Из архивов семьи пожелтевшим листом.
Вымирающие деревни
На земле богатырской, древней,
Где затерян былинный след,
Вымирающие деревни
Увеличиваются в числе.
Отсыхают на дубе ветки,
Вместо каждой - корявый шрам,
Упокоились наши предки,
Приобщившись к богатырям.
Жили истово, без фантазий,
Пахарь пашне был как жених -
Знать, брезгливо сравняли с грязью
Ту землицу потомки их:
Только схлынуло половодье -
Исподлобья глядит земля
Сквозь непаханные угодья,
Сквозь несеянные поля.
Оглядись в стороне равнинной,
Непременно уколют глаз
Укоризненные руины -
Город вытянул жизнь из вас!
Здесь бы церкви поправить крышу,
Той, что сложена на века,
Да какой бы работник вышел
Из последнего старика?
А на прошлой, страстной неделе
Бабка Марья сползла в сенях,
Санитары к ней не поспели -
Ведь дорога-то как квашня...
Не явились на тризну детки -
Кто сидит, кто не хочет сам,
Разобрали сирот соседки -
Двух котов да слепого пса.
Люди добрые, помяните ж!
Мастерицей слыла она...
Так и тонет, как древний Китеж
Наша русская старина.
Захоранивают богатства
Недра россыпью золотой,
Видно, время пришло расстаться
С этой сказочной простотой.
***
Отдалённому пению севера
Заторможенный утренник внемлет,
Слабый луч осязает рассеянно
До весны присмиревшую землю,
И лежит она с миною кислою...
То ли пасмурен, то ли задумчив
Небосвод собирается с мыслями,
Заплетая косматые тучи.
Будто он вспоминает усиленно
О какой-то серьёзной утрате,
Наблюдая, как треплется, вылиняв,
Поздней осени нищее платье.
Я сегодня проснулась болезненной,
Не в себе, как и эта природа,
Ощущая лопатками лезвие
Бритвы этого времени года.
Режет холодом впадины щёк она
В те минуты, когда через силу
Выползаю из дымного кокона
Поэтессы личинкой бескрылой.
Но не надо являться провидицей,
Чтобы чувствовать, стоя на горке:
Далеко и насквозь стало видеться,
И дышать - обжигающе-горько.
***
В роще ботанических прагматиков
Высится безбашенное дерево:
Наказал же душу Бог романтикой -
Сломана верхушка, в небо вперена.
Ты бы свой ресурс поэкономило
На счисленьи птиц да звёздных отблесков,
Не внедряйся в лоно астрономии,
Корень жизни - в пестованьи отпрысков.
Как же! По ветру пускает семечки
В парки, во сады ли-в огороды ли,
Листьев золотистые копеечки
Рассыпает дурачком юродивым.
Небо сторожишь, его величество,
Бескорыстным и бессменным сторожем,
Если по годичным кольцам вычислить,
Лет тебе, наверное, под сто уже.
Кроной пораскинь, душа-забавница,
Стоит ли руно из капель выделки?
А оно молчит и улыбается,
Словно тучи в первый раз увидело...
Последний диктант
Трубы солнца - латунный орган
Разливают прощальные ноты:
Пишем в классе последний диктант
Перед тем, как уйти за ворота.
Гордость школы, краса матерей,
Над листками склонились мальчишки
В ореолах упрямых кудрей -
Надоели газонные стрижки!
Скоро, скоро забреют им лбы,
Сразу станут похожими лица,
От своей негодяйки-судьбы
Ни один не сумеет укрыться.
Уходя, обернётся Афган
И ребят за собою поманит,
А другие погибнут от ран,
Напоровшись на стрельбы в тумане.
Для такой необъятной страны
Это просто смешные потери:
Гибнут люди среди тишины...
Но об этом, не сразу поверив,
Мы узнаем потом, а пока
Грезит юность, что жизнь - справедлива.
Утро, солнце, прямая строка.
Наши мальчики всё ещё живы.
***
С истории время срывает парадный мундир,
Под ним - откровенный цинизм половых анатомий,
И маленький шарик, кусающий рёбра в груди,
Дрожит цирковой обезьянкой на голом бетоне.
Угасла любовь, и печаль разлилась без границ,
Скрывая враждою терзаемый город во мраке,
Хрустят под ногами скелеты расстрелянных птиц,
Отравлены ядом, беспомощно плачут собаки.
Как будто в предсмертной тоске мировая душа
Взывает ко мне через карты военных событий,
Сквозь крючья цензуры прорвавшись и хрипло дыша,
Она изливается в хронике кровопролитий.
Земная биота - виварий для высших существ,
Здесь личным здоровьем заняться куда как полезней,
Кормить своё ego набором полезных веществ,
Барахтаться в собственной хронике карты болезней.
Кто взыщет за души воздетых на дыбу, на крест,
Прохожих, лавинно накрытых облавой повальной,
Чей стих оборвал недопетым полночный арест
И тихий расстрел поутру в каземате подвальном?
За что с нераскаянных каиновых времён
Ты нам попускаешь убийственно прятаться, Боже?
С рождения сын пофигизмом отца осквернён:
"Не сторож я брату!" За что же? За что же? За что же?!
В шкафу до скелета червями обглодан мундир,
И список обид - неисчётней песчин в Калахари.
Как жалко живое, как несострадателен мир,
Как хочется плакать о каждой загубленной твари...
Комарики
Из цикла "Земля псковская"
Д*Ж*
Вечерами в эти лётные дали,
В эти северные выси без сна
Комариной неизбывной печали
Упирается тугая струна.
Облачённая таинственной свитой
В эфемерный горностаевый плащ,
Я иду, сопровождаема сюитой,
Переигранной в безудержный плач.
Величаюсь горделивой осанкой -
Точно манией величья больна! -
Уклоняюсь от объятий росянки
К пухлым коврикам кукушкина льна.
На сквозном ветру зудящей травинкой
Зубы ломит и за сердце берёт
Вдохновение жалейки с волынкой -
Голос плакальщиков гиблых болот.
И когда, моей напоенный кровью,
Поезд свадебный срывается в путь
И клубится над твоим изголовьем,
Песня крови возбраняет уснуть.
Провозившись до рассвета мишенью,
Ты уверишься, что цель высока,
И отпущенницу кровосмешенья
Не поднимется прихлопнуть рука.
Это я к тобой подаренной воле
Комариною царицей лечу.
К этой заводи и к этому полю
Не измеришь ты болезненных чувств
Высотою ноты в каждой кровинке,
Слюдяным крылом поблёкшей вдали,
Глубиною нашей русской глубинки -
Терпеливейшей к укусам земли.
О сёстрах, ушедших в монастырь.
Искушенности мирской быль и небыль
Постригальные укроют одежды
И отправят собеседовать с небом,
Не оставив на земное надежды.
День за днём в противотоке событий
Напряжение духовных исканий
За обителью выводит обитель,
Словно крестики на шелковой ткани.
Над золотным покрывалом корпенье...
Терпеливость - свойство женщин России, -
Дай им Бог не мерой сил и терпенья,
Даже в час, когда терпеть - выше силы,
Даже в час, когда и стены стенают!
Если часом их в миру повстречали -
Сотаинниц Божества распознают
По мимическим морщинам печали,
По свечению обветренной кожи...
Оправдают неземное призванье -
Лишь бы выткала хитон Матерь Божья,
И не надо им другого признанья.
Сила тайная даётся в бореньях.
Крепнет в трещинках, до боли знакомых
То же мужество, и то же смиренье,
Как на наших православных иконах.
И стремишься в эту крепь издалёка,
Выжат в корку бытовой перегрузкой -
Где впитаешь животворные токи,
Как не в братине обители русской.
Но молитва - это дело иное,
Что-то вроде покаянной хлеб-соли.
Словно вышитый покров над страною -
Их энергия защитного поля.
За всех, не посмевших прийти и увидеть...
Сначала висела слепящая зга,
И холод кадил ещё праздные ясли,
И все светляки в утомленьи погасли,
Замедлив круженье в метельных кругах...
Трубя о почти завершённом пути,
Гремя грозовым наползающим фронтом,
Зарёвом и заревом за горизонтом
Возникло и стало тревожно расти.
И вот развалилось зубчатой стеной:
Огонь ли разбужен, на палке фонарь ли,
Верблюды и всадники в масках из марли,
Делящие стужи напор жестяной.
Не вытащив звеньев из цепи минут -
Из крестного хода в конец от начала, -
Судьба их на новое царство венчала
У райского входа в овечий закут.
Приблизились дальние эти цари
В покое смирённой гордыни безмерной
И кротко вошли поклониться пещерной
Звезде, что сияла не вне, а внутри.
Здесь каждый был встречен особым лучом.
Он в сене лежал, на ребёнка похожий,
Мерцая цыплячьей светящейся кожей
Под иродовым занесённым мечом.
И ужас алмазный проснулся в гостях,
Смутились умы: "Неужели?! Ужели?!"
Тянулись на цыпочках пальмы как ели,
Стеклянные финики грея в горстях.
Что Богу убогие эти дары
Земных звездоходцев - и миро в сосуде,
И пыльный ковчег на усталом верблюде,
Когда в этот миг на соломенном блюде
Горящее сердце Он людям открыл?
И каждый отныне цеплялся за жизнь,
И каждый желал наглядеться без меры,
В уверенность прянув из подвига веры,
В разверстое таинство пальцы вложив.
Взметнулся хорал тишину полоснуть
Известием о новорожденном Боге,
И не было миру обратной дороги,
Но искрами в космос намеченный путь.
Ника Самофракийская
Твоё крылатое, слепое, неудержимое стремленье.
Н. Гумилёв.
Гламурясь норковою шубкой,
Морозной горлицы свежей,
Влетаю горнею голубкой
Под своды горницы твоей.
Но от себя нигде не скрыться,
У бытия оскал зверин:
В столице надо быть орлицей -
Голубка - это для перин.
И воздух наших перепутий,
Стянув копейкой небосвод,
Подобен фульминату ртути:
Моргнёшь - и стены разнесёт!
Вздыхает маховик уловок,
Как мах орлиного крыла,
В тяжелых водах недомолвок
Растёт упрямая скала.
Искрящийся парийский мрамор,
Что твой упёртый доломит,
Врастает в основанья храмов
Титанов и океанид.
Смирись пред архаичной меткой,
Сестры Паллады паладин:
Своих глубокородных предков
Имею нрав не голубин.
Могучей первородной пылью
Дробилась я - мукой от мук! -
И мне обламывали крылья,
Но без свободы как без рук!
Рванусь упущенной торпедой
В круженье шквалов грозовых,
Самофракийскою Победой -
Крылатой, но... без головы!
Народный поэт
Полночи рукописи жгли -
Кто попеняет нам на это?
Мы - слёзы, совесть, соль земли,
Мы, неизвестные поэты.
Блокнотов пламенный наряд
Божественен невероятно:
Они так ИСКРЕННО горят -
Проверено. Неоднократно.
Спалим кривой и дряблый слог,
Простимся с телом инородным:
Наш Неподкупный Цензор - Бог.
А кто-то хочет стать народным...
На сердце - плач, в крови - пожар,
Сквозной портал в районе мозга,
Выходит боком этот "дар",
Переплетённой в розы розгой.
Когда к Небесному Царю,
Вцепившись судорожно в руку,
К подножию как к алтарю
Ведёшь свою... не Музу - Муку,
Когда, сумев уразуметь,
Что за пустая трата силы -
В своей судьбе лучиной тлеть,
Ты вспыхнешь на костре России,
Когда плетёшься по земле
Такой бесправный, но свободный
И дёснами кровавишь хлеб -
Тогда ты полностью народный...
Прощёное воскресенье
Памяти Станислава Золотцева.
Достопамятное преданье
Различимо в пыли веков
Как монашеское дыханье
На страницах патериков:
Брату брат поклонялся в ноги
На пороге монастыря,
"Ты прости меня ради Бога!" -
В сокрушении говоря.
Шли пустынники, с коркой хлеба
Целый мир унося в горсти
В край, где дюны целуют небо
И песком шелестят: "Прости!.."
Быть прощённым - такое счастье!
Шелест мантии - крыльев плеск.
Каждый третий не возвращался
Пасху праздновать на земле...
В наших узких душевных кельях
Не монашеский дух живёт,
Только русскому сердцу цельно
Полюбился обычай тот -
Повиниться, чтобы простили.
Что злопамятство? - Мелкота.
Испытующий взгляд пустыни
Можно выдержать только так.
В наготе самоукоризны
Я глотаю солёный рай:
"Ты прости меня ради жизни,
Утекающей через край!"
И дивлюсь, что вчерашний недруг
Благодарно в ответ поник:
И пустыня бывает щедрой,
Если в недрах таит родник.
Верба
Южанки-пальмы столь красивы,
Их вайи рвутся до небес,
Сорта библейской древесины
Слагают судьбоносный Крест.
Но книжный толк переиначен,
Обломят, как ни вопроси,
Что за нелепая задача -
Быть пальмою Вся Руси,
Когда лукавый воду мутит,
А вместо каменной стены -
Убогий красноватый прутик
С цыплячьей хрупкостью весны.
Минуя были-небылицы:
"Я не сумею, я слаба..."
Давно пора определиться,
Какого бога ты раба,
И на заре кровавой эры
Земным страданьям вопреки
Сквозь боль утраты вербы-вер..ы
Тянуть упрямые ростки.
Ведь не случайно, в самом деле,
С вербальной байкой: "Верба хлёст..." *
Назвали Вербною неделю,
Венчающую главный пост.
А значит, дереву - по сану
Служить Владыке своему
И слышать горькую "Осанну!"
В кадильном сладостном дыму,
И... вырастать в духовный символ
Противу козней сатаны.
Пусть пальмы не живут в России -
Мы нашей вербою сильны.
* "Верба хлёст - бей до слёз!" - с такой приговоркой в народе было принято
хлестать друг друга освящённой вербой, веря, что тем самым изгоняется всё нечистое.
***
За киоском "Роспечать"
Тусклый коридор бульвара
Дарит шанс не замечать
Ковыляющую старость.
Счёты с жизнью - на гроши,
И кому прибавит дела
Нитевидный пульс души
Сквозь изношенное тело?
Сердце ноет, как кобза,
Снег на волосах не тает,
Эти детские глаза
С целым миром выцветают!
Можно сунуться в ларёк,
Но с музейным интересом -
Там обычный творожок
Стал большим деликатесом.
Статус - легче бересты,
Социальная поддержка -
Исцарапанный костыль
Да скрипучая тележка.
В этот уходящий час
Выражено в горькомом вздохе
Всё величие от нас
Отвернувшейся эпохи.
Соловушка
протодиакону Николаю Филатову. (Исх. 3.2)
Близится пора, но не слышно птицы,
У которой в горле - живой кристалл,
По лихим ветрам, по глухим границам
Заплутал мой лапушка, заплутал.
В полнолунье даль окликает дали,
А за тою далью - ещё одна...
До рассветных сумерек так и давит
Эта вопиющая тишина.
Из великой жалости, не иначе,
К нам Господь соловушку подослал -
Разум замолчит, а душа заплачет,
Даже если тернием поросла.
Как и почему заставляет плакать
До надрыва, до колотья в груди
Перьевой комок с прутиками лапок,
Что в упор с налёта не разглядишь?
Видно, с этим тивканьем и доныне
Память родовая ещё сильна,
Как смолкал пра-пра..., уронив дубину,
Позабыв преследовать кабана.
По Великой, Малой и нежно-Белой
От росы черёмуховой Руси
Соловьиный лад ручейком-пострелом
Прожурчит-проплещет-проголосит.
Заклинаю мглу с полосой рассветной:
Зазвучи, соловушка, зазвучи!
И неопалимые эти ветви
Воспалят претрепетные лучи.
Вот он, прилетел! Наблюдаю в щёлку:
Отдышался маленький Златоуст,
Запрокинул клюв, засвистал-защёлкал...
И воспламенился терновый куст!
Зверь невиданный
В зажмуренной июньской лени
Меж яблоневых колоннад
Игриво бродят светотени
И сад на пиксели дробят.
От мохноногого балкона
Прострелом искоса - пленил
Внимательнейший глаз пиона
Из треугольника чернил.
Берёзы над глухим погостом,
Где похоронен Пересвет,
Как снулые вуалехвосты
Полощут жабры в синеве.
Спружинившийся для ловитвы
Их шелестом врасплох застал:
Азартно отбивает ритмы
Конец кошачьего хвоста!
Едва ли всматривались предки,
Инстинкт добычи затая,
Как тот, щебечущий на ветке,
Не выпевшийся в соловья.
Дичится он, боясь огласки -
Ведь у невенчанной любви
И расчленяющей окраски
Есть преимущества свои.
Застыли ирисы на марше,
Дамасской стали голубей,
Французской лилии монарше,
Непуганее голубей.
Они одни признать готовы:
Вот-вот прыжком ворвётся в дом
Зелёный леопард садовый -
Жары полуденной фантом.
* * *
К ночи дохнёт от горизонта
Проникновенностью озон,
Рычаньем грозового фронта
Сдувая наизнанку зонт.
Памяти Бориса Пастернака
Коснулась древесных вершин
Закатная сталь биссектрисы,
Косыми клинками прошив
Пурпурную грудь барбариса.
За семь драгоценных минут
Слабеющим зрением нега
Спешит возвести в абсолют
Скупой иероглиф побега.
Поверила так бы и я,
Огнём купины опалённа,
Что встроена суть бытия
В сосудистый шифр червлёный,
Что дерзкий побег естества -
Возвышенный и горделивый! -
Возможно упрятать в слова -
Порывом? Надрывом? Прорывом?
Что всякий, грядущий судить,
Немедленно будет оправдан,
Залит из пробитой груди
Чернильной кровавою правдой.
При сполохе ржавой зари
Вникаю в жестокую тезу,
Где каждая строчка горит-
Рубцуется бурым порезом,
Где избранные типажи
В безмолвии и многословье
Способны творца пережить,
Его возгораясь любовью
О, творче чернил и начал,
И всадников бледных квадриги,
Для смертных ли ты создавал
Сии сокровенные книги?!.
...Карминовым ладаном тлел
При полном небесном накале...
...Чей отблеск на дачном столе
Уколется веткой в бокале...
Семирамида
И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском,
чтобы возделывать его и хранить его. (Быт. Гл.2 Ст.15)
Неисчётный сезон подряд
Без оттяжки и без поблажки
Расцветает эдемский сад
У подъезда многоэтажки:
Только вещие кущи тронь -
Лаватеры, пионы, маки
Под протянутую ладонь
Льнут с доверчивостью собаки.
У садовницы бел висок:
Вдовья долюшка остудила,
Ей бы дачной земли кусок,
Да племянница отсудила.
И не верит слезам Москва...
Ну так что ей за наслажденье
Кроме прочих, переживать
За зелёные насажденья?
Ездит "скорая" на порог
С херувимским благим шуршаньем -
Но жалеет покуда Бог
За адамово послушанье.
Да сосед, коль не пьян в дугу,
Суеты напустив для вида,
Сокрушается на бегу:
"Ты всё садишь, Семирамида?!"
Что на это в ответ сказать? -
Ничего. Но порою грустно
Глянут мальвовые глаза
И зелёные пальцы хрустнут.
В безответной её тиши
За земные труды наградой
Вызревает зерно души -
Зарожденье иного сада.
Яблоки
Осень студит пальцы для острастки:
Это время года - уважай!
Вымерли садовые участки,
Вывезен последний урожай.
Маленькая дачная аллея
Зябнет в блёстках снежного венца,
Ледяные яблоки алеют,
Словно неподвижные сердца.
Убраны лопаты у соседки,
А сосед уже траву пожёг...
Яблоки шарахаются с ветки
Прямо в первый глупенький снежок.
Мельба, Жигулёвка, Изобильный,
Семеренко, Богатырь, Апорт -
Всё собрали, а его забыли,
Этот поздний горемычный сорт.
Созревал хозяйскою усладой,
Как всегда, последним - к холодам.
Сердце билось в организме сада,
Как не биться больше никогда.
В грудь не достучишься кулаками,
Сердцу не прикажешь: "Оживи!"
Раз оно заледенело в камень,
Раз оно застыло без любви.
Ничего у Бога не случайно
В жизни - от начала до конца:
Яблоки под снег уносят тайны,
Как и неподвижные сердца.
Кладбище
1
В мёртвые груди колья забиты - здесь!
Крылья у ангелов так же серы, как гипс,
Прячутся буквы в складках гранита - здесь!
Вечная память цветы повергает ниц.
Тихое место - не взвыть и не закричать,
Но оттого, что горе палит изнутри,
Бьётся в беззвучной истерике чья-то свеча,
Скачку огня превращая в отчаянный крик.
Впрочем, оттуда никто не просился назад,
И потрясая живых, заклинающих смерть,
Звёздные сфинксы хранят стекленеющий взгляд,
И ужасают надменностью правильных черт.
1989
2
Скоро месяц март - гляди-ка,
Небо вон с просинью,
В вазе на столе - гвоздика,
Красная, с проседью.
Нынче, выйдя за воротца,
Вдруг углядела я
Друга твоего. Смеётся,
А виски - белые.
Вбили гвоздь в твою дверцу,
Горсть земли бросили...
У меня с тех пор сердце
Красное, с проседью.
1989
3
Клады мечены крестами
В городе скупом;
Не оглядывайся! - станешь
Соляным столпом.
Смыт глубоководным горем
Адмы метроном:
Погребённый мёртвым морем,
Сморен мёртвым сном.
Трепыхается тем пуще
Мотылёк в груди:
Улетай на свет, живущий,
В просверк уходи!
Вместе с "Ныне отпущаешь..."
В бездне февраля
В этом месте ощущаешь,
Как дрожит земля,
Как пульсирует гекзаметр
В том, к чему приник -
Сталагмит заплыл слезами,
Горечи тайник.
2014
