Таймень
Какие нонче тайменя́ –
Махнул рукой старик Маркела –
Вот раньше-то – Хулга кипела!
И не притащишь без коня.
А щас? – Ершок на остроге
И та ржавеет на сарайке,
Лишь окушки, да шурогайки,
Нет доброй рыбы на Хулге.
Старик вздохнул….
Вздохнул и я….
А, что, дедуль если сорвемся? –
По курьям спиннингом пройдемся,
У нас в чести и окуня...
Какие плеса не Хулге,….
Какие милые красоты –
Березки светлые, как соты
Кружат медовые в пурге.
А вот и Чертов перекат,
Как бабка в ступу замесила,
Бросаю «Шторлинг»
и вдруг сила
Взорвала миною закат.
Таймень! Таймень! Ты видишь – взял!
Я ликовал, плетенка пела....
А у костра
Старик Маркела
Застыв, потеряно стоял.
Какая мощь, какой азарт,
Какие чувства – лед и пламень!
За каждый метр,
за каждый камень
Сражался насмерть Бонапарт!
Я победил. У ног моих
Лежит великий царь Сибири!...
И вдруг случилось что-то в мире –
Порог сиротливо притих,
Забился в камни бегунец,
Нависла ночи черной глыба….
Плыви,
Плыви святая рыба!
Прости,
Прости меня отец.
Родня
Уже с утра в окно ракитки
Стучат – вставай, вставай родной!
И лишь рябина у калитки,
Как то не очень-то со мной.
А тут и солнышко из плена
И запах, запах-то какой! -
Поплыл с парящих копен сена
Вслед за туманом над рекой….
А, что за шум - опять утята?
Пардон – товарищи свизи,
Уже басят у переката:
А ну-ка, дядя - тормози!...
Зашел в лесок – бельчата ловко
Катают шишки на полать,
(бедняжки – некогда с воровкой –
сорокой, даже поболтать)…
А за рекою, будто кони,
Несутся тучи-облака,
Телятки щемятся в загоне
К ногам Федула – старика.
И как-то сразу – холодами,
И от зимы – не убежать,
А кто откажет этой даме,
Или посмеет возражать?
….Лютует ночь. Сугроб в пол тына.
Река молчит в оковах льда.
И лишь горит моя рябина
Не подпуская холода!
Разлом
Разве можно в предания верить
В наш цинизмом пронизанный век,
Что когда-то и люди и звери
Поместились все в Ноев ковчег.
И хватило всем хлеба и соли,
И семян, и травы, и зерна,
И ни крови, ни капельки боли,
Даже слова не знали - война.
Все равны перед Господом были -
Там крыло прижималось к руке
Всем делились, о всем говорили
На понятном для всех языке.
Кто ж занес на корабль отраву,
Дал почувствовать сладость венца,
По какому, скажите мне праву,
Тварь, вдруг стала главнее творца?
И в своем демоничном угаре
Отменила весь Божий закон -
Сильный - слабого может ударить,
Или просто пустить на бекон.
Я из той же, из царской породы
И тем более в нынешний век,
Что мне милость, какой-то Природы,
Захочу - и сравняю Казбек!
Но за гранями света и тени
Вдруг опять попадаю в разлом…
…Чья-то лапа лежит на колене,
Кто-то плечи укутал крылом,
Кто жалеет, а кто утешает,
Кто-то нежно лизнул по щеке,
Тот же ГОЛОС, безмолвно прощает
На когда-то
Родном
Языке.
Избушка
Приезжай! И сам узнаешь.
Сходим в лес и подтвердишь,
Что, когда вконец устанешь,
Еле ноги волочишь
И рюкзак…? Да тот же камень! –
Отнимается спина,
Из последних сил дотянешь,
Доползешь и вот... ОНА.
По - над речкой, на опушке
В тихом царстве глухарей,
Ждет, как мать, моя избушка
С иван-чаем у дверей.
Подойду я к ней усталый,
Приложусь щекой к стене,
Что так сердце задрожало
И светло, и грустно мне.
Как ты тут, моя родная
Вон, как выстыла зимой,
Успокойся, я все знаю,
Я вернулся, я с тобой.
И к печурке, да с поклоном
Пряча мокрые глаза
И блестит в стекле оконном
Материнская слеза.
Стол накрыт, налита кружка
Месяц сел на зимовье
Ну, рассказывай старушка,
Про свое житье-бытье.
Так без лампы, и без света,
До рассвета просидим
Нам не надо слов-ответа -
Мы душою говорим….
Солнце выплывет в тумане,
Распустив подол зари,
Запоют в родном урмане
Просыпаясь глухари,
Луг духмяный, лес, речушка –
Заповедные края.
Здесь, стоит моя избушка,
Здесь и Родина моя.
Одиночество
Осенний день – полсигаретки
и поспешают мужики
берез последние монетки
заначкой тиснуть в кулаки –
На черный день – «бывали, знаем…»
Я понимаю мужиков –
то хлеб без соли доедаем,
то спим на звездах с коньяков….
А тут и выборные страсти –
Едросья врет, деревня пьет
и только встретив чье-то счастье
душа крылами встрепыхнет.
И на рассвете снится Пасха -
мелькнет прощальный взгляд жены,
дочурка, тянет на салазках
скатить с пригорка у стены,
и что ни шаг – Христос воскреси!
…Я, как приедем, напишу…
Очнувшись
сдвину занавеси
И свет с крылечка потушу.
***
Мне нравится смотреть в лицо заката
За несколько минут до темноты,
Как тает бело-розовая вата
и льется позолота на кусты.
Как в тишине белесые полоски
Бездумно вьются кромкою воды,
И щемятся озябшие березки
Коленки спрятав в гуще лебеды.
Как пахнут травы, к ночи остывая,
Стеля вокруг душистую постель,
В которой скрипнет, изредка зевая
Бессонницей страдая, коростель.
И каждой травке дарит по алмазу
Природа - наша ласковая мать,
И сознаешь, конечно же, не сразу,
Что эта вся земная благодать
Ниспослана и создана Всевышним,
Чтоб стали мы хоть чуточку добрей,
Чтоб недруг твой стал другом самым близким,
А друг - ещё надёжней и родней.
Чтоб сердце замирало в состраданье
При виде ружей, вскинутых к плечам,
И только здесь приходит пониманье,
О чём Природа плачет по ночам.
Мы для нее - как пальцы на ладони,
Любой поранишь – выступит слеза,
По нашей воле зверь в капкане стонет,
Мелеют реки, рубятся леса.
Все беды от тебя – мой мальчик-с-пальчик
И от таких, как ты - царей зверей,
Ведь, раздавив, не глядя, одуванчик
Мы можем стать светлее и добрей?
И я снимаю мокрые ботинки
И наклонившись словно к малышу
У маленькой, тонюсенькой былинки
За всех царей прощения прошу.
Щепки - ягоды
Усталый вечер на завалинку
присядет тихо за стеной
и не спеша, слизав проталинку
к окну притулится спиной.
Зажгу свечу на подоконнике,
возьму в спасенье желтый круг
и тени – верные поклонники -
столпятся преданно вокруг.
И будет ночь исповедальная
в молчаньи строгом на скамье…
Дым сигаретный, дума дальняя
о жизни, Родине, семье,
дорогах - тех, что дедом пройдены
по лагерям, потом штрафбат…
И будет боль исконной Родины
таить иконы горький взгляд.
И все далекое приблизится,
всего-то стоит захотеть
и даже небо будто снизится,
и можешь в детстве посидеть,
и голос мамы где-то рядышком
зовет из кухоньки вставать,
и молока налив к оладушкам,
в ногах садится на кровать.
А со двора летит окалина –
сосед - на власть за что-то злой
и дед - рубаху рвет за Сталина
с груди единственной рукой…
...Будто вчера. А годы серебром
все тяжелей и тяжелей
и холодит не близким севером,
а дальним плачем из полей
всех душ расстрелянных оврагами
и жжет вопрос - а ты на чьей?
Опять за счастием Гулагами,
или при шайке ловкачей?
По мне бы – взять, да и покаяться,
перед людьми, а ты, страна?
Не нами время выбирается -
- нас выбирают времена…
И буду я просить у Боженьки -
- не щепкой в жертвенный огонь,
а горсткой ягод у дороженьки
скати другому на ладонь....
О святом
Пусть разлюбит жена
и откажутся дети,
самый преданный друг
за копейку продаст,
но один человек –
(Точно знаю!) на свете
никогда в этой жизни
меня, не предаст.
Все отдаст и взамен
ничего не попросит,
и да, что там любовь? –
Жизнь готова отдать!
Да светится то имя,
которое носит
в мире, самая верная
женщина – МАТЬ.
Дед
Отгремела война, растворились в полях обелиски
Я лежал среди трав, средь погожего дня,
вдруг послышался мне голос близкий, преблизкий,
кто-то ласково, тихо окликнул меня.
Здравствуй милый внучек, это я, ты не бойся,
как живется тебе, как родные мои?
А вот наша судьба под равнение! Стройся!
позвала на войну испытать на крови.
Испытать на любовь и на верность России,
постигая науку, страну защищать,
мы друзей после боя в могилы сносили
и не вытерев слез, шли в атаку опять.
Мы зубами держались за все полустанки,
заступая фашистам пути на восток,
и с последней гранатой ложились под танки,
но не плен выбирали, а пулю в висок.
И я тоже убит, полицейским под Ровно
среди хлебных полей и дорожной пыли -
это в мирное время Россия огромна,
а в решающий час, станет пядью земли…
Утверждают, что время - всему врачеватель:
меркнет подвига грань и тускнеет измены позор,
как мне деду сказать,
что давно отсидевший предатель,
поселившись на улице деда
живет до сих пор....
Буровикам Югры
Чухланцеву Н.И.
и всем буровикам - первопроходцам посвящаю.
Лишь Богу известно, как выползли «сотки»
Из Кумских болот, с буровой в Покачи,
как рвали мы Кразы, мосты и лебедки
и в брови топили свои тягачи.
И вытащив – снова по пояс в трясине –
приказ – на седьмое –стоять в Покачах!
И вышка, не помню, к какой годовщине,
качаясь стояла на наших плечах.
И сразу на смены – за трубы, коронки
то бурим, то курим, то ловим снаряд,
а повар столичный, свихнувшись с тушенки
гоняет вокруг буровой глухарят.
А нам все едино – что грозы в морозы,
что в хлам бензовозы, что гусь в пироге,
одно не пойму я – откуда мы розы
девчонкам своим находили в тайге.
А первый семейный наш угол в бараке...
С опила и толи, фанеркой – стеной:
на право – гитара, по левую – драки,
а в памяти самый из самых родной.
А нефть в Покачах мы тогда отыскали
и грамотой нас профсоюз одарил,
а что ордена или те же медали,
так это райком в кабинетах бурил.
А я о другом – том, что мы не жалели -
ни рек синедальних, ни птиц, ни зверей,
как тушью плеснули тогда в акварели
Природы наотмашь с открытых дверей.
И снятся во снах мне дымы и пожары,
бегу я и лью - не залью из ведра,
то будят глаза той погибшей гагары -
проснусь и не сплю, и курю до утра…
А так я скажу – мы достойно прожили -
и нефть мы нашли, и подняли детей,
семью вдалеке беззаветно любили,
она - в сотни раз оказалось - сильней.
Вот целая жизнь...
А всего пол страницы....
Не зря ли растратил я годы свои?
Так скажите за, что
эти белые птицы,
подплывая целуют ладони мои...
Верность
И взмыли с плачем над стволами
два белых лебедя в зенит....
Он закрывал
любовь крылами
еще не зная,
что убит....
И прошу одевайся теплей
Здравствуй, мой ненаглядный сыночек,
шлю тебе материнский привет.
Извини меня, Вова, за почерк -
что-то зрение село на нет.
Как ты там? Все-то грудь нараспашку?
Вся простуда сыночек от ног.
Ничего, я тебе и рубашку,
и носочки купила, сынок.
А деревня совсем опустела:
я да кот – вот и весь сельсовет;
это раньше до зореньки пела,
а теперь даже оклика нет.
Только мы и живем потихоньку :
хлеб жуем да в окошко глядим.
Помнишь ли почтальоншу-то, Тоньку,
Да отец-то – кузнец Некодим?
Вот, она иногда забегает,
сам ведь знаешь магАзин-то где….
Что-то лампа весь вечер мигает,
керосина не купишь нигде…
Банька наша сгнила и упала,
Дом – живой, только крыша бежит…
Помнишь, в детстве-то с братом купала?
Вани...нет… уж полгода лежит.
Это я и жива, и здорова...
Только денег, не надо, не шли -
у Смирновых осталась корова,
и грибы, говорят, подошли…
А намедни вдруг блюдце разбилось -
будто знак, что заждались уже, -
и под самое утро приснилось,
будто Ваня стоит на меже:
Улыбается, ручкою машет -
в рубашонке одной - на стерне,
а за речкою папка твой пашет
на последнем колхозном коне.
Тут и маменьку вижу, и сестры -
Зоя с Галею - сняли платки,
а в руках вроде серпики остры,
рожь рядками, сгребают в валки…
Если честно….болею я, Вова…
ничего…ты справляй юбилей…
ты… потом… телефон у Смирнова…
и прошу - одевайся теплей…
Кровиночка
Даже солнца лучику
трудно одному…
Дай-ка, доча, рученьку,
дай приобниму,
посиди хоть пять минут,
много ль я прошу?
Может быть, как старый шут
чем и рассмешу.
А давай-ка просидим,
до утра вдвоем,
мы и голосом одним
на двоих споем,
и обсудим кучу тем -
- нам ли, что скрывать -
- самым близким, а затем
будем чаевать…
Ну, как знаешь, не делись,
молодым видней….
Вот, дай Бог и свиделись,
а еще больней.
Ничего. Есть хлебушко,
есть и, что попить,
а еще и небушко -
- есть куда ступить.
Ты особо не заботь,
где, и как там я….
Да храни тебя Господь
доченька моя.
Закон тайги
А там - все та же неба просинь
и тот же лес хранит зверей,
и застилает ту же простынь
лилово-розовый кипрей
вокруг охотничьей избушки
с оконцем в тающий закат,
и те же звезды, как лягушки,
ныряют в тот же перекат.
И все течет само собою:
за мошкарой идет мокрец,
лишь кудри дыма над избою
уже не вьют своих колец.
А остальное - все, как было
и дай-то Бог на тыщи лет!
Одно лишь память подзабыла -
- мой давний клятвенный обет.
А долг, есть долг, есть слово «надо»
и завтра, плюнув на врачей,
вернусь по нити шелкопряда
под гулкий купол кедрачей.
И угощу лосиху солью,
и вскину руку журавлю,
и, подлатая крышу толью,
дам волю жаркому смолью.
И не себе – уже другому
оставлю жизненный припас,
как мне когда-то - молодому
оставил кто-то в трудный час.
И сделал затесь во спасенье,
и дал приют среди пурги
и у огня, под волчье пенье
мне зачитал закон тайги.
Закон тайги… ему бы править
по всей земле, а не в глуши -
- уйдя в закат, другим оставить
под хлебом соль своей души.
Забытые Боги
В горах, где хмурые медведи,
как тени бродят за тобой
я встретил идолов - на жерди
прибиты ржавою скобой.
Истлевший бубен у кострища -
шаману первый, вещий друг,
и ни тропинки, ни жилища,
ни даже затеси вокруг.
Людьми потерянные боги,
когда-то - соль Урал-земли
какие страшные дороги
народ от веры увели?
И где сыны того народа,
что обживал суровый край?..
Им не нужна лесов свобода,
им сладок стал квартирный рай.
Зачем им ружья, сети, лодки,
зачем им зорьки на реке,
когда стакан паленой водки
с утра в трясущейся руке.
Забыто все - родные тропы,
законы, промыслы и быт,
родимой "куреньки" притопы,
да и язык почти забыт.
Он еще теплится по школам -
в начальных классах есть предмет,
но не услышишь – «пася олан»
«Приветом» бросят на привет.
И только древние старухи
еще поют родную речь,
но даже им, простите духи
ее внучатам не сберечь.
Страшна цена за отречение
от родовых своих могил,
как кедр, украденный течением
народ бесследно канул в ил…
Гниют под небом Сенатвожа
чужие идолы, как пни…
Прошу - Всемилостливый Боже! -
Спаси их всех, и сохрани…
Я уходил. Разгладив лица
смотрели идолы вослед -
чужому, кто пришел молиться
к ним за последних сорок лет....
Прим. "куренька" - нац. мансийский танец.
"пася олан" - здравствуйте.
"пася рума" - здравствуй друг.
Оглянись, человек
Приподнялся и рухнул рассвет
под свинцовою тучей за лесом,
аж тумана болотного плед
всколыхнулся под собственным весом.
Чья-то тень просвистела стрелой…
Шаркнул ветер походкой усталой….
И окрепший рассвет над землей
Поднял руку полоскою алой.
Пробуждается лес ото сна,
как ребенок гулит и щебечет,
здесь не воздух - сама тишина
материнскою мудростью лечит.
Здесь ты можешь всю ночь по душам
проболтать с одинокой сосною,
пригласить глухарей к шалашам,
петь старинные песни весною,
собирая лесные дары,
соболюшке заправить майчонку
и помочь пристегнуть у кедры
парашютик шальному бельчонку.
Все настолько родное вокруг…
Вот мураш торит в травушке волок…
Муравей, ну зачем тебе сук,
дом и так полон рыжих иголок!?
«Ты не смейся, давай, подсоби» -
- Я склонился к нему удивленный -
«Это ты под собой не руби
свой сучок, человек несмышленый».
Как же так, если даже мураш
исповедует Божьи законы.
Почему тогда рубит палаш
человеческий - корни и кроны.
И подобных себе, и зверей,
и заводы зрачками орудий
слепо смотрят в глаза голубей
с неподкупностью купленных судей?...
….Эй, мураш, погоди, не спеши,
Дай-ка ношу - вдвоем веселее…
(Вот случайно коснулся души,
а насколько мне стало теплее).
Наша осень
Нет, ребятки, ваша осень
нашей близко не родня.
Вон, у нас – подскочишь в восемь,
да к реке, поить коня,
а она уже рисует
вдоль по берегу этюд,
так рябины размалюет –
глухари три дня клюют!
А пейзаж – «Медведь у речки»? -
Репин может отдыхать!
Да, что Репин? – Шишкин с печки
будет грамоткой махать!
А какие шепчет сказки? –
Только ухо т навостришь
так всю ночь с ее закваски
ясным творчеством горишь!
А у вас? – Слеза старушки!
Где искра, запал, кураж!?
Заряжай Аврора пушки
и пошли на абордаж!
Вон, у нас, через дорогу
от лесхоза-то, Петро –
только ночью на пол ногу –
а там с краскою ведро…
И она – пора осенья –
здравствуй Петя, милый друг!
Будем вербно воскресенье
рисовать….?! Петро – утюг!
Та – бежать! Обиды было,…
Дождь неделю поливал,…
Отошла,... смотрю с Ермила
лето прячет в сеновал.
То туман болотцам дальним
одеялком подоткнет
и сидит, ковшом хрустальным
тишину из речки пьет…
То всю ночь качает деток
местных негров…. косачей!
То березовых монеток
бросит пригоршню в ручей…
Жаль, не долог век певуньи -
вот, и снег в назначен срок
на Покрово новолунье,
да под ветер – северок,
бусурманин окаянный,
изодрал мне весь парник…
Ой! А что там за хрустальный
из метели т переклик?
Гуси - лебеди, родные,
да откуда ж это вы!? –
Как рубашечки льняные
с вожаком от головы
машут крыльями устало
над свинцовою водой,
даа, долгонько вас держала
совесть в тундре-то родной….
Откричались и исчезли…
Ветер жилы рвет тоской…
Боже мой! А что? А если
разбежавшись над рекой!?...
Та же муть клубит над пашней
за окном в огарке дня…
Почему в тиши домашней
льются слезы у меня…
О нас
Вдохновило стихотворение
Игоря Кораблина "Репейник".
Все холодней, темнее ночи
И все студёнее вода…
Старухи встречные пророчат -
Уже с Покрова холода!
Куда ни глянешь – безысходно
Кивают травы головой -
Или природе так угодно
Сказать, что все мы лишь подвой?
И тут смотри-ка ты – кузнечик!....
Живой!.... На мокром стебельке
Стоит, сияя, как подсвечник,
Со скрипкой в лапочке-руке.
Слегка опершись на колено,
Он поднял маленький смычок…
И заиграл! Самозабвенно!
Склонив головку на бочок.
Назло судьбе и зимним стужам
Он раздавал свое тепло….
А ветер листья гнал по лужам,
Но лужи прятались в стекло,
И знали все – застынет тельце,
А как там дале, что гадать…
Вот так и нам тепло на сердце
успеть другим своё раздать.
***
Я не видел войны
Ни бомбежек, ни мин,
Ни смертей, ни кровавых атак,
Но коснется – уверен – на все сто один! -
Так же лягу с гранатой под танк.
Буду так же бежать
Сквозь огонь и металл
На врага по расколотым льдам
И, как дед свою жизнь за Россию отдал,
Я свою
Без остатка
Отдам!
Рябина
Осыпая листву позолотой
куст рябины горит на ветру.
Тем и жив, что болею охотой;
Вот и завтра, дай Бог, поутру
притулю рюкзачишко за спину
с вертикалочкой, так – для души
и обняв у калитки рябину
распахну в Божий храм камыши.
Не убить - настрелялся за жизнь-то –
посидеть, растворяясь в лесу,
наблюдая, как тучка сквозь сито
выжимает над речкой косу,
как бельчата легко и беспечно
на деревьях играют стропой,
а деревья о добром и вечном
рядом шепчутся между собой…
А вчера, только встав на коленце
собирался обнять свой родник,
вдруг ударил под самое сердце
из холодных небес переклик
и я вижу, как Божья невеста
надо мною снижает свой клин,
и пустое,…свободное место
между крыльями двух балерин.
Неужели пора!?... «Погодите!» -
Во весь голос я им закричал -
«Мне не нужен на солнечном Крите
ваш обласканный морем причал!
Даже там - на обрыве дороги,
где толпятся к Нему в небеса –
исцелую Всевышнему ноги –
отпусти мою душу в леса…»
Пронеслась белокрылая стая
на далекий свой пальмовый Крит,
а в окошке, всю жизнь согревая
ясным светом рябина горит.
Дробинка
За пригорочек шлепнулось солнце
(больно небочко с краю покато)
даже слышно, как звякнуло донце
разлетаясь в осколки заката.
И туман – нет бы спать – ведь года! -
Колобродить подался в низину.
Заблудился и ухнул в трясину –
- над водою одна борода.
А алмазное небо поет
золотыми струнАми играя
и земля, от забот остывая
эту музыку росами пьет.
И кружится, танцуя сова -
вяжет лунные нити крылами
и какими окрасить словами
красоту, и нужны ли слова?
Только слышно – нет, нет, да опять -
дзинь, да дзинь, как дробинкой в оконце…
Это зорька в озерную гладь
заметает разбитое солнце.
Веточка вербы
И все чаще плато Харасьюра
памятью выносится на круг…
Тот маршрут, костер, медвежья шкура
на двоих, браслет девичьих рук,
сладость губ, крылом упавшим прядка
пахнущая свежестью вербы,
шепот звезд
и чистая тетрадка
нашей ненаписанной судьбы.
Чудо
Я запалил в тайге огонь,
Он грел меня бросая блики
И вдруг из снега
Кисть брусники
Скользнула в теплую ладонь
Кусочка мха. Трещит январь!
А жизнь показывает чудо –
Мох - зеленее изумруда
Целует ягод киноварь.
Затопит август на излете...
Затопит август на излете
вечерней синью дальний плес,
березки косы в позолоте
распустят, выйдя, на покос.
Над ними горестно и кротко
вздохнет озябший ветерок
и красноту заката, лодка
волною бросит на песок.
Трава извечными слезами
оплачет свой короткий век,
и за проточкою, низами,
едва белея, будто снег,
туман бестелою рукою
откроет двери сентябрю
и дальний выстрел за рекою
погасит летнюю зарю....
Ударит колокол на звонной
у монастырского пруда
и над кустом рябины сонной
взойдет Полярная звезда.
Брошенные крылья
Весна рисует акварели,
смеется солнце среди льдин,
березки платьица одели
и только снег глухих низин
в тени дорожного развилья
среди веселой кутерьмы
лежит, как брошенные крылья
уплывшей реками зимы....
Ключи
Ты знаешь, мама
мне опять приснился
наш старый дом с рябиной у окна -
стоит родной, нигде не покосился,
по всем углам коса заплетена
и крыша смотрит в синие глубины,
все окна, и крылечко на виду,
и лавочку с костром твоей рябины -
- все отыскал, лишь двери не найду.
Так и стоял - потерянный и грешный
перед избой, как совестью своей.
Просил ее, от слез полуослепший
раскрыть ладонь родительских дверей.
Перед избой,… а может перед Богом?
Настолько грешен, что прощенья нет....
Ах, мама, мама, много, очень много
поднакопил я за десятки лет.
А он простил, в который раз поверил
и папка наш, все тот же - молодой,
выносит мне, распахивая двери
полнющий ковш с колодезной водой,
и вышитое красным полотенце,
и счастьем светит каждое окно…
...Не встретит он. Врачи сказали - сердце.
И дома нет, он сгнил уже давно.
И только ключ, как вечная лампада
всегда в душе, беру, когда хочу...
...ну, что ты, мама, милая, не надо,
не плачь, родная.... Все. Молчу. Молчу....
***
Знаешь, ты не права.
Я не голубь, клюющий с ладони,
я родился в краях,
где туманы дрожат на весу,
где летящие в мах
над землей ошалелые кони
с осеребренных трав
осыпают копытом росу.
Там осколки зеркал
разметало небесной стремниной,
золотые закаты,
обнявшись, с рассветом встают
и казалось тогда
наша жизнь будет длинной-предлинной,
как душевная песня,
которую вместе поют.
И такими бескрайними,
светлыми виделись дали,
если друг, значит друг,
а любовь, так одна навсегда,
как мы пели, клялись,
как дружили, смеялись, мечтали!
Как наивны мы были….
как искренны были тогда.
А надежда живет,
что осталась та дверь приоткрытой,
я по самому краюшку зорьки
босым прокрадусь,
в серебро окунусь
среди трав и душою умытый
на крылатом коне
своей юности, ветром напьюсь...
....Ты меня не кори,
что живу я мечтой голубою,
я же все понимаю,
что это пустые слова,
ничего не вернуть,
я конечно согласен с тобою,
я конечно не прав....
Только все же и ты не права!
Зимняя акварелька
Деревня трубками врачей
с утра прослушивает небо,
а, как печь русская без хлеба? -
Как самовар без калачей!
А за окном мороз грозит,
на речке проруби туманит,
да и на улицу не манит,
но надо, надо, черт возьми!
И под навес, без лишних слов -
ломать смолы душистой кручу
и занеся, мороза кучу,
дарю печи охапку дров!
Дорога
….То поля, то перелески,
то деревни босиком
разбежавшись вдоль железки,
спят, укутавшись дымком…
Перестук колес вагонный
где-то понизу бежит,
а вокруг святой иконой
Русь бескрайняя лежит:
купола вдали блистая
приглашают к алтарю,
август, росы осыпая,
на руках несет зарю,
вслед фата плывет низинкой….
Прекрати!... Опять сквозняк…
Погоди,... а кто с корзинкой
там идет-то в березняк?
И, до странности знакомым
показался взмах руки…
И тут сердце мое комом
тихо сжалось от тоски.
От негаданности встречи -
ведь, казалось бы - забыл
эти руки, губы, плечи –
вырвал, выжег, отрубил,
а душа уже целует
позабытое лицо...
Прекрати! Вернись! Продует!
На хотя бы пальтецо.
Ты ошиблась, успокойся,
кто нам может здесь махнуть?
Я сказал - уймись. Укройся…
И посдержаннее будь…
Даль слезою серебрится
в сизой дымке папирос…
Умирает моя птица
под холодный стук колес….
Посторонняя…
Если сны мои будут разгаданы,
то погаснет под ветром свеча...
Ах, не надо бы, знаю - не надо бы
ненароком касаться плеча,
тонких пальцев, овала нежного
и не слышать голос бы твой...
Никогда не ходить мне прежнему
с гордо поднятой головой.
Жил размеренно - шел уверенно,
звезды гасли и годы неслись,
да нечаянно, не намеренно
наши пальцы в танце сплелись,
молодая, красивая, стройная
не смотри на меня - отвернись,
мы по жизни с тобой посторонние -
повстречались, да и разошлись.
И не парой твоею, не соколом
не летать нам с тобой не ходить...
А мне бы рядышком, мне бы около
белым облаком по небу плыть,
буду ветром ласкать твои волосы,
буду солнцем лицо целовать,
даже лебеди моим голосом
с поднебесья тебя будут звать...
Что не скошено - запорошено
белым снегом уже навсегда,
не желанным, не гостем непрошенным
я к тебе не приду никогда.
Громче всех крикну "Горько!" в застолье
я на свадьбе твоей по весне...
Почему ей не слышится боли,
а мне плачется даже во сне.
Помолитесь мамушки за нас
Миротворцам РФ посвящается.
15 августа 2008 г.
Помолитесь матери за нас -
Вы сейчас последняя защита
и на нас нашелся свой спецназ
знающий все качества пластита.
Только вы молитвою своей
нам дадите шанс еще отбиться,
если только ветер-соловей
не снесет, да Бог не разоспится.
Тихо стукнул писарь-волонтер -
улетело эхо – не поймали,
нас и ждали, а мы медсестер
и врачей домой сопровождали.
Мы уже прошли, когда фугас
разорвал колонну медсанбата,
это страшно даже и для вас
не смотрите, я прошу, ребята.
Если даже смерть со всех сторон
запросила человечьих правил
видя, как носатый эскадрон
трубы огнеметные расправил:
потекли и камень и броня,
дым такой, что застит все на свете,
да еще по мореву огня
пулемет навешивает плети.
А по склонам девочки лежат -
наши дочки-бантики, да жены.
Мужики!? Колени не дрожат?
Эй, славяне мы, или пижоны?!
Что огонь? – Нормальный – не поднять
пальца – отчекрыжит по предплечью,
значит что? А значит надо встать
и шагнуть судьбе своей на встречу.
Помолитесь мамушки за нас,
затеплите свечку под иконой,
может быть уже в закатный час
кто-то сядет в занавеси сонной,
выпьет ковш домашней тишины,
орден свой положит на коробку,
да и ляжет хлебушком на стопку,
здравствуй мама, я пришел с войны….
В руках из прошлого несу
Тебе, любимая, за сорок,
а ты все так же молодА,
и я тебе все так же дорог,
вот, только, знаешь ли… Года…
Сгорают в пепел за плечами,
и честно, милая, скажу :
прости меня, что я ночами,
их осыпая, ухожу.
Сквозь лет тускнеющие слитки
в голубоглазый майский день -
к тебе,
далекой,
у калитки -
в черемух снежную кипень,
где ты, полнеба отражая,
сдувая прядку у виска,
стоишь - пока еще чужая,
чужая - именно пока!
Пока не встретились глазами
и сердцем поняли - нашлись!
И ангел маленький над нами
пронзил стрелой тугую высь….
Как святы мне мгновенья эти!
Мы и живем-то, как поем,
и оба счастливы, как дети,
и счастье ссорами не бьем.
Живем под нашей синевою -
одним дыханьем на двоих,
плывем одной рекой-судьбою,
не замечая лет своих.
Конечно, всякое бывает:
порой и небо в облаках,
и снег давно уже не тает
черемух белых на висках….
И пусть!
На все есть Божья милость,
как наша встреча по весне…
Скажи мне, что тебе приснилось -
ты просто светишься во сне?
…Луна серебряные нитки
вплетает ласково в косу,
а я тебя от той калитки
в руках из прошлого несу.
Письмо
Двадцать лет забывала страна
о войне, да и я, лишь по детству
смутно помню того пацана,
что забрал военком по соседству.
А сегодня слетает конверт -
пожелтевший - с кружком от стакана.....
Боже правый! - Да это ж ответ
он отправил домой из Афгана!
Где-то столько годков пролежать...
Эх ты, почта, родимая наша,
жаль, не сможет его прочитать
пригласив меня, тетя Наташа….
Открываю, читаю, а там -
мимо Бога прокравшись бабулей
равнодушная смерть пацанам
между датами чиркает пулей:
замыкающий – спичкой горит,
головной – тоже траком на мины,
крошат пули афганский гранит,
а гранит ищет оптикой спины.
Вот и нашей по башне снаряд
засветили солдаты ислама
и еще в бортовую,
подряд!
А как жить-та
мне хочется, мама!
Захлебнулся родной ДШКа….
Догорают машины на склоне….
Над башкою дыра в два горшка
и твой крестик, зажатый в ладони…
ОН услышал…. Пришел вертолет….
Всех убитых сложили на бровке,
завтра свежих Союз подошлет
(И назад заберет в оцинковке).
…Где-то «зелень» нашу с утра
учат «дедушки» влажной уборке,
мне - курорт! Даже утка, пусть в хлорке
и мой ангел – девчонка-сестра.
А война,... это, мама,… война
и не та, что стреляла из книжек,
извини и моя ли вина,
что ты нянчишь чужих ребятишек,
ждать не долго – весной дембельнусь
и прижмусь к нашей старой березе…
Извини,…
мысли…
тонут…
в наркозе…
Где ты,…
мама?!...
Я, правда, вернусь!
Если я обману…ты прости.
А письмо…я целую бинтами…
(Мне бы, только могилку найти
и прочту, и отдам твоей маме).
Под сердцем века
Когда земля еще сшивала
противотанковые рвы,
когда любая мама знала,
как печь лепешки из травы
и по ночам еще держали
открытой дверь и свет в окне,
еще умели ждать
и ждали
давно убитых на войне.
Еще сидели на каталках
обрубки огненных полей,
еще в своих горели танках
они в тиши госпиталей,
еще менялась на базарах
тушенки банка у жулья,
еще держал ГУЛАГ на нарах
любивших Родину, как я,
и только-только поднимались
страной Кузбасс и целина,
еще вручались,
не давались
на день Победы ордена,
и каждый сызмальства гордился
бессмертной славою отцов -
- родился я,
и крик мой слился
с летящим криком поездов,
и словно заново рождаясь,
косясь на дедову медаль,
дрожало время, дожидаясь
шагнуть моей дорогой вдаль!
Калитка
Тихо бродит тень рассвета
желтым обручем стуча…
За стеной брезента где-то
слышен смех куропача.
Взяв холодную двустволку
в ночь бреду до шалашей,
сознавая, что без толку -
темень прячет крякашей.
....Гнется эхо коромыслом,
подцепив крючком дуплет…
Жизнь, скажи мне, что за смыслом
манит в сырости рассвет?
Первый селезень навскидку…
Запах хвои и костра…
Жизнь, спасибо за калитку
приоткрытую с утра.
Облачко
За небесными высями
Вижу тень в облаках...
И взлетаю я мыслями,
И на крыльях-руках
Я гляжу с поднебесья,
Забывая свой страх,
Как туман занавесья
Поднимает в лугах.
Только с небушка можно
Видеть домик родной,
Как идет осторожно
Моя мама со мной
На сносях моим братиком.
Мне, наверно, лет пять
И зовет своим бантиком
Стрекоза полетать.
Ветер шепчет с травою,
Пчелы пьют медунец.
И копна - за копною...,
А у стога - отец.
И лечу я в обьятья,
И уже на стогу...
И, казалось, достать я
Аж до неба могу....
И ложится на волосы
Милой мамы венок,
И зовут на два голоса:
- Опускайся, сынок!
Сверху к золоту храма,
Жмется тень двух сердец,
Это облачко - мама,
То, что рядом, - отец.
Мой рубеж
Все, что свято мне,
Все, чем живу,
чем живут мои внуки и дети,-
Это Зорьки мычанье в хлеву,
Переклик петухов на рассвете.
Это грядки к соседним дворам,
Палисад от окна до калитки
И детишек счастливейший гам,
Волокущих игрушку на нитке.
Это пашни, леса и погост,
Где все бабушки-дедушки рядом,
Речка с пристанью, старенький мост,
Фотографии рядом с окладом,
Светлый взгляд самой лучшей жены,
Ни минутки живущей без песни,
И далекие зори весны,
Тех, которыми связаны вместе.
А еще
Напоследок скажу:
За все то, что озвучил навскидку, -
Я на плаху себя положу
Иль повешу крестом на калитку.
И хоть жги ты меня, хоть ты режь,
Никогда не склонюсь я в бессильи -
Здесь мой дом,
Здесь последний рубеж,
Как последней деревни России.
К написанию этого стишка меня побудили авторы, когда-то бросившие деревню.
Сейчас они бродят по заросшим улицам своего далекого детства и плачут.
А ведь не предай, не бросив они её тогда, так гляди и жила бы, родимая.
Да, есть в их стихах и боль, и сострадание за убитую деревню, нет только
одного – покаяния в том, что это дело и их рук тоже.
Угадал
Я благодарен собственной судьбе
за все, что мне послала в этой жизни,
что больше отдавал, чем брал себе
не думая, кто дальний, а кто ближний.
Что позволяешь с кончика пера,
(найдя еще одно предназначенье)
входить в твое,
Вселенная,
течение
прозрачной струйкой мысли и добра.
Что сердце, в скорлупу не заточил
и каждым нервом чувствую Природу,
и берегу звериную свободу
я как могу по мере своих сил.
Спасибо ей за веру во Христа,
что я живу звездой своей хранимый,
за счастье - целовать уста любимой,
день начиная с чистого листа.
За то, что не убил и не украл,
все чувствую,
дышу,
внимаю,
слышу,
за то, что на ладони угадал
неясный путь начертанный мне свыше.
Только бы успеть, не опоздать
Этой ночью – длинной и унылой,
досмерти холодной и немой
потянуло вдруг со страшной силой,
потянуло к матери – домой.
Отогреться маминой улыбкой,
выпросить у детства паруса
и уплыть на тоненькой и зыбкой
радуге в тугие небеса,
чтоб увидеть, где-то за закатом
как бежим вприпрыжку, кто быстрей
С братом Толей (самым лучшим братом!)
Удить с баржи в солнце пескарей….
Господи, когда же был я дома?
Даже вспомнить сразу не могу…
Словно не меня собой от грома
укрывала мама на стогу,
не косил росу в речном тумане,
не поил закатами коней,
не мои друзья лежат в Афгане
среди Богом проклятых камней…
Потянуло, как же потянуло
не увижу, кажется - умру
и такою горечью плеснуло,
что и слово ей не подберу.
Ни письма, ни весточки-открытки,
как уехал, словно отрубил,
даже звон малиновый калитки
я уже не помню - позабыл.
Позабыл, как пахнет в поле мята,
как цветет под окнами кипрей,
как в ладонях зимнего заката
догорают капли снегирей.
Позабыл - и нет тому прощенья.
Это ведь... как родину предать...
Я приеду. Завтра. На Крещенье.
(Только бы успеть, не опоздать).
Грех
Когда израненная дробью
заря сползла в ладони дня,
поющий клин
гусей над Обью
зашел на линию огня.
Под маскировочною сетью,
взяв упрежденье на патрон
хлестнул стрелок свинцовой плетью
поющий в небе эскадрон.
За первой падала вторая,
встречая грудью два ноля,
а птицы даже умирая
шли на родные профиля,
шли на родной кусочек суши
из Копенгагеннов и Ницц
и только родственные души
могли понять безумных птиц….
….Уже давно другая зорька
встает туманы сторожить,
я все бы отдал чтобы только
то утро заново прожить,
когда трофеи собирая,
касаясь теплых, нежных крыл
еще не знал,
что двери рая
рукою собственной закрыл.
Белая лента
Люблю тебя чем дальше тем сильнее.
Разлуки стали реже, но больней
не потому, что ночи в них длиннее,
а потому, что стала ты родней
и с каждым годом ближе и дороже
настолько, что мне кажется порой
из дальних звезд на бусинки похожих
могу соткать любимый образ твой.
Могу в восторге сердцем замирая
нести тебя по углям босиком
и счастлив я, что ты, а не другая
попала в грудь тем мартовским снежком,
что наша жизнь в два голоса, как песня -
без фальши и пустячной суеты,
что дочкам, на тебя похожим - вместе
несем урок любви и доброты.
Вот, только осень кисточкой рябины
стучит в окно и я осознаю,
что дети в сентябре не георгины -
они уносят молодость мою
или судьба, позарившись на счастье
очертит мне последний поворот,
и кто-то, взяв изящные запястья
к своей груди любимую прижмет.
Я не хочу печаль с тобой знакомить,
будить в душе тревогу или страх -
мы будем жить, пока мы будем помнить
вкус мартовского снега на губах.
Мы будем жить с тобою долго, долго,
ты, главное, родная - не болей
я на коленях вымолю у Бога
чтоб жизнь твоя, моей была длинней.
Все будет хорошо, моя родная -
придет весна которую так ждешь
и ты опять, сама не ожидая
в меня комочком счастья попадешь....
….Ты сладко спишь в полуночной прохладе,
спят свиристели в зарослях ольхи,
а я любимой в шелковые пряди
вплетаю белой лентою стихи….
Не находи
Друг мой геолог, бродяга-искатель
знаю заботы твои и труды -
в стужу, бураны, осеннюю слякоть
ты - через топи, туманы и льды
будешь идти от костра, до заката
с верой, что где-то на этом пути
встретишь в расщелине россыпи злата,
и я пожелаю тебе... не найти.
Что принесут нам эти открытия? -
Горы, долины ртутью убитые,
илом и нефтью реки замытые,
националов лица испитые
брошены всеми и Богом забытые,
где против вас им правду найти?
Видишь, как плачут сосны сестрицы,
слезой обливаясь - смолою живицей,
плачут и звери, и рыбы, и птицы
и медвежата седой медведицы
тебя умоляют остановиться,
даже пролетные гуси и лебеди
просят тебя – не находи.
Ягель исчезнет, погибнут олени,
промыслы предков истают в забвении,
где же вы птицы, где ваше пение?
Что мы докажем своим освоением?
Что мы оставим своим поколениям?
Куда мы идем и что впереди?
Друг, я прошу тебя, не находи.
Знаешь и сам чем обернутся
эти находки для древней земли -
глянет Господь и ужаснется -
Что ж сотворили, вы дети мои!
Знаю, слова мои ранили бритвой
строго дружище меня не суди,
Это ЖИВАЯ ПРИРОДА молитвой
тебя заклинает – не находи!
Югория
… Где-то снова поют журавли
покидая родимое небо....
Пусть теплом материнского хлеба
вас согреет чужбина вдали.
А я вас провожу, как всегда
в светлой грусти, опять сожалея,
что не всякий, и веру имея
так же верит в костер изо льда.
Или видит лицо Щекурьи
меж березовых плеч крутояра,
как целует в туманах гагара
золотистые косы зари
и ликует на плесах сырок,
отыскав материнские воды….
«Все мы дети под сердцем природы,
берегите друг друга, сынок».
Как сейчас слышу голос отца,
помню теплую тяжесть бушлата
и кузнечика - лапкою брата
мне махавшего с рук медунца…
Есть на свете святая земля,
есть прекрасные, теплые страны,
но не сыщется в мире рубля
за который куплю чемоданы
и забуду могилку отца,
голос мамы и лики божницы,
и глаза той убитой волчицы,
где был шаг от лица, до лица….
…Время тушит печали костры,
унесется и это ненастье,
и на санках, ликуя от счастья,
мое счастье помчится с горы.
...Пусть летят за моря журавли,
там плюс тридцать по метеосводкам,
а я буду всю жизнь зимородком
самой лучшей на свете земли.
