Аграмматическая статика

Аграмматическая статика

Вкруг молчь и ночь
Мне одиночь.

Тук пульса по опушке пушки.
Глаза веслом ресниц гребут.
Кромсать и рвать намокшие подушки,
Как летаргический, проснувшийся в гробу.
Сквозь темь кричат бездельничая кошки,
Хвостом мусоля кукиш труб.
Согреть измерзшие ладошки
В сухих поленьях чьих-то губ.

Вкруг желчь и желчь
Над одиночью молчь.

Битюг ругательств, поле брани.
Барьер морщин, по ребрам прыг коня.
Тащить занозы воспоминаний
Из очумевшего меня.
Лицо, как промокашка тяжкой ранки,
И слезы, может быть, поэта ремесло?
А за окном ворчит шарманка
Чрезвычайно весело:
"Ты ходила ли, Людмила,
И куда ты убегла?"

- "В решето коров доила,
Топором овцу стригла."

Проулок гнет сугроб, как кошка,
Слегка обветренной спиной.
И складки губ морщинками гармошки.
Следы у глаз, как синие дорожки,
Где бродит призрак тосковой.
Червем ползут проселки мозга,
Где мыслей грузный тарантас.
О, чьи глаза - окном киоска
Здесь продают холодный квас?!

Прочь ночь и одиночь,
Одно помочь.

Под тишину
Скрипит шарманка на луну:
- Я живая, словно ртуть.




Все было нежданно. До бешенства вдруг...

Все было нежданно. До бешенства вдруг.
Сквозь сумрак по комнате бережно налитый,
Сказала: - Завтра на юг,
Я уезжаю на юг.

И вот уже вечер громоздящихся мук,
И слезы крупней, чем горошины...
И в вокзал, словно в ящик почтовых разлук,
Еще близкая мне, ты уж брошена!

Отчего же другие, как и я не прохвосты,
Не из глыбы, а тоже из сердца и
Умеют разлучаться с любимыми просто,
Словно будто со слезинкою из глаз?!

Отчего ж мое сердце, как безлюдная хижина?
А лицо, как невыглаженное белье?
Неужели же первым мной с вечностью сближено
Постоянство, Любовь, твое?!

Изрыдаясь в грустях, на хвосте у павлина
Изображаю мечтаний далекий поход,
И хрустально-стеклянное вымя графина
Третью ночь сосу напролет...

И ресницы стучат в тишине, как копыта,
По щекам, зеленеющим скукой, как луг,
И душа выкипает, словно чайник забытый
На спиртовке ровных разлук.




Когда-то, когда я носил короткие панталончики...

Когда-то, когда я носил короткие панталончики,
Был глупым, как сказка, и читал "Вокруг света",
Я часто задумывался на балкончике
О том, как любят знаменитые поэты.
И потому, что я был маленький чудак,
Мне казалось, что это бывает так:

Прекрасный и стройный, он встречается с нею...
У нее меха и длинный
Трен
И когда они проплывают старинной
Аллеей,
Под юбками прячутся рыбки колен.
И проходят они без путей и дороги,
Завистливо встречные смотрят на них,
Он, конечно, влюбленный и строгий,
Ей читает о ней же взволнованный стих...

Мне мечталось о любви очень нежной и жгучей.
Ведь другой не бывает. Быть не может. И нет.
Ведь любовь живет меж цветов и созвучий.
Как же может любить не поэт?

Мне казались смешны и грубы
Поцелуи, что вокруг звучат.
Как же могут сближаться влажные губы,
Говорившие о капусте полчаса назад?

И когда я, воришка, подслушал, как кто-то молился:
"Сохрани меня, боже, от любви поэта!"
Я сначала невероятно удивился,
А потом прорыдал до рассвета.

Это небо закатно не моею ли кровью?
Не моей ли слезой полноводится Нил,
Оттого, что впервой с настоящей любовью
Я стихам о любви изменил?!




Мы последние в нашей касте...

Мы последние в нашей касте
И жить нам недолгий срок.
Мы коробейники счастья,
Кустари задушевных строк!

Скоро вытекут на смену оравы
Не знающих сгустков в крови,
Машинисты железной славы
И ремесленники любви.

И в жизни оставят место
Свободным от машин и основ:
Семь минут для ласки невесты,
Три секунды в день для стихов.

Со стальными, как рельсы, нервами
(Не в хулу говорю, а в лесть)
От 12 до полчаса первого
Будут молиться и есть!

Торопитесь же девушки, женщины,
Влюбляйтесь в певцов чудес.
Мы пока последние трещины,
Что не залил в мире прогресс!

Мы последние в нашей династии,
Любите в оставшийся срок
Нас - коробейников счастья,
Кустарей задушевных строк!




Стволы стреляют в небе от жары...

Стволы стреляют в небе от жары,
И тишина вся в дырьях криков птичьих.
У воздуха веснушки мошкары
И робость летних непривычек.

Спит солнечный карась вверху,
Где пруд в кувшинках облаков и непроточно.
И сеет зерна тени в мху
Шмель - пестрый почтальон цветочный.

Вдали авто сверлит у полдня зуб,
И полдень запрокинулся неловок...
И мыслей муравьи ползут
По дням вчерашних недомолвок.




Украина

Уже рубцуются обиды
Под торопливый лёт минут,
Былым боям лишь инвалиды
Честь небылицей воздают.

Уже не помнят иноземцы
Тех дней, когда под залп и стон
Рубились за вагоны немцы
И офицеры за погон.

И белый ряд своих мазанок
Страна казала, как оскал,
И диким выкриком берданок
Махно законы диктовал.

Войны кровавая походка!
Твой след - могилы у реки!
Да лишь деникинскою плеткой
Скотину гонят мужики.

Да, было время! Как в молитве,
В дыму чадил разбитый мир,
О, украинцы! Не забыть вам
Эйгорновский короткий пир!

Когда порой в селеньи целом
Избы без мертвых не сыскать,
Когда держали под прицелом
Уста, могущие сказать,

Когда под вопль в канаве дикой
Позор девичий не целел,
Когда петух рассветным криком
Встречал не солнце, а расстрел!

Тогда от северных селений
Весть шепотом передалась,
Как выступал бессонный Ленин
В кольце из заблестевших глаз.

А здесь опять ложились села
В огонь, в могилу и под плеть,
Чтоб мог поэт какой веселый
Их только песнями воспеть!

Ребята радостно свистели,
К окну прижавшись, как под гам
Поручик щупал на постели
Приятно взвизгивавших дам.

Уж не насупиться нескладно
Над баррикадой воле масс...
Уж выклеван вороной жадной
Висящего Донского глаз.

Как снег, от изморози талый,
Перинный пух летел и гнил.
О, дождь еврейского квартала
Под подвиг спившихся громил.

И воздух, от иконы пьяный,
Кровавой желчью моросил,
Уже немецкого улана
Сменяет польский кирасир.

Как ночь ни будет черноброва,
Но красным встать рассвет готов.
Как йод целительно багровый -
Шаг сухопутных моряков.

Кавалерийским красным дымом
Запахло с севера, и пусть!
Буденный было псевдонимом,
А имя подлинное Русь!

Быть может, до сих пор дрались бы
Две груди крепкие полков,
Когда б не выкинули избы
На помощь красных мужиков.

Был спор окончен слишком скоро!
Не успевал и телеграф
К нам доносить обрывки спора
И слишком разъяренный нрав.

Как тяжело душой упрямой
Нам вылечить и до конца
Утрату дочери и мамы
Иль смерть нежданную отца,

Как трудно пережить сомненья,
Как странно позабыть про сны! -
Но как легко восстановленье
Вконец замученной страны!

И ныне только инвалиды
В кругу скучающих ребят
О вытерпленных всех обидах,
Немного хвастаясь, скорбят!

5 декабря 1925




Solo

Пусть символисты в шуме мельниц
Поэзят сущность бытия -
Мои стихи - лишь бронза пепельниц,
Куда роняю пепел я.

Смотрите, бледные пастели!
В ваш мирнолирный хоровод,
Как плащ кровавый Мефистофеля,
Ворвался криком мой фагот.

Кокетничая с Дамой Новой,
С плаща снимаю я аграф,
И в дамский башмачок сафьяновый
Я наливаю vin de grave

И сам любуюсь на картину:
Ах! С пудреницею в руке
Я фешенебельную истину
Преподношу Вам в башмачке.

1913




* * *
За ветром в поле гонялся, глупый,
За рёбра рессор пролётки ловил -
А кто-то солнцем, как будто лупой,
Меня заметил и у моста схватил.
И вот уж счастье. Дым вашей походки,
Пушок шагов я ловить привык.
И мне ваш взгляд чугунен чёткий -
На белом лице чёрный крик.
Извиняюсь, что якорем счастья с разлёту
Я за чьё-то сердце зацепил на земле.
На подносе улыбки мне, радому моту,
Уже дрожит дней ржавых желе.
Пусть сдвинуты брови оврагов лесистых,
Пусть со лба Страстного капнет бульвар -
Сегодня у всех смешных и плечистых
По улицам бродит курчавый угар.
Подыбливает в двери, путается в шторе,
На жёстком распятии окна умирает стук.
Гроздья пены свесились из чаши моря,
Где пароход как странный фрукт.
Тени меняют облик, как сыщик,
Сквозь краны подъездов толпа растеклась,
И солнце играет на пальцах нищих,
Протянув эти пальцы прохожим в глаз.
Ну, ну!
Ничего, что тону!
Врёшь! Ещё вылезу закричать: "Пропустите!"
Неизменный и шипучий, как зубная боль;
Потому что на нежной подошве событий
Моя радость жестка и проста, как мозоль.




Последний Рим

Мороз в окно скребётся, лая,
Хрустит, как сломанный калач.
Звенят над миром поцелуи,
Звенят, как рифмы наших встреч.

Была комета этим годом,
Дубы дрожали, как ольха.
Пришла любовь, за нею следом,
Как шпоры, брызнули стихи.

Куда б ни шёл, но через долы
Придёшь к любви, как в Третий Рим.
Лишь молния любви блеснула,
Уже стихом грохочет гром.

И я, бетонный и машинный,
Весь из асфальтов и желез,
Стою, как гимназист влюблённый,
Не смея глаз поднять на вас.

Всё громче сердца скок по будням,
Как волки, губы в темноте.
Я нынче верю только бредням!
О разум! - Нам не по пути!

Уж вижу, словно сквозь деревья,
Сквозь дни - мой гроб - последний Рим,
И, коронованный любовью,
Я солнце посвящаю вам.

1922