Кукольник Нестор Васильевич (1809-1868) Стихотворения
СОДЕРЖАНИЕ
Вступительная заметка
288-291. <Из драматической фантазии "Джулио Мости">
1. "Беги, фонтан, лети, фонтан..."
2. Импровизация I ("К чему? Как будто вдохновенье...")
3. Импровизация II ("Простите, люди: сердцу больно...")
4. Импровизация III ("Чего весь Рим на Ветряной Горе...")
292. <Из драматической фантазии "Джакобо Санназар">
293. <Из драмы "Роксолана">
294. Встреча пароходов
295. Охлаждение
296-301. Из записок влюбленного
1. "И я люблю душистые цветы..."
2. "О боже мой, как я ее люблю..."
3. "Заутра я приду к заветному порогу..."
4. "Я изнемог!.. Откройте путь другой..."
5. "Скажи, за что тебя я полюбил?.."
6. "Э, други, полно! Что за радость..."
302. К П... ("В саду, в окне, в театре и карете...")
303. Элегия ("Я здесь опять! Я обошел весь сад!..")
304. Школа
305. <Из драматической фантазии "Иоанн Антон Лейзевиц">
306. Просьба поэта
307. Английский романс
308-311. <Из поэмы "Давид Риццио">
1. Романс Риццио ("Кто она и где она...")
2. Из пятой песни
3. Распутье. Песнь Риццио из поэмы "Мария Стюарт"
4. Из альбома Риццио
312. <Послание к И. П. Мятлеву>
313. Леноре
314. Прощальная песня из недоконченной поэмы
315. Романс ("Стой, мой верный, бурный конь...")
316. <Из романа "Эвелина де Вальероль"> Virtus antiqua
317. <Песня из драмы "Князь Даниил Дмитриевич Холмский"> ("Ходит ветер
у ворот...")
320. "Холмистые дали как волны..."
321. Империя
322. К Дону
323. Бал на льду
324. "Есть имена: любовника, супруга..."
Отец Нестора Кукольника - неимущий дворянин, словак по национальности -
происходил из местечка Кокольники Мункаческого округа (в Закарпатской
Украине), входившего тогда в состав Австрийской империи. Он получил
образование в Венском университете, но славянское происхождение связывало
ему руки. Перебравшись в польский город Замосць, он некоторое время
преподает в тамошнем лицее физику, естественную историю и агрономию.
Заручившись протекцией Н. Н. Новосильцева, Василий Григорьевич Кукольник с
женой (полькой С. Н. Пилянкевич) и пятью детьми едет в Петербург, и тут ему
наконец повезло. В 1803 году он уже в качестве профессора Педагогического
института читает физику, химию и другие дисциплины.
Ко времени рождения Нестора Кукольника - он появился на свет 8 сентября
1809 года - его семья уже достаточно обрусела, но отсутствие прочных связей
с русским миром сказалось на воспитании и складе личности будущего поэта.
Материальное благополучие Кукольников сильно пошатнулось после смерти
(в 1821 году) В. Г. Кукольника, незадолго до кончины переселившегося из
Петербурга на Украину - в г. Нежин, где он взялся было за организацию нового
учебного заведения - так называемой Гимназии высших наук. Сын его Нестор был
принят в Нежинский лицей лишь в 1824 году, а до этого времени находился в
Житомире, где посещал уездное училище.
На своих учителей и товарищей, исключая, впрочем, одного Гоголя,
Кукольник сразу же произвел впечатление феноменально одаренного юноши. Он
знал несколько иностранных языков (немецкий, польский, французский,
итальянский, латинский), прочел множество книг, играл на фортепьяно и
гитаре, сочинял стихи, увлекался историей и в особенности театром -
актерствовал, наряду с Гоголем, в любительских гимназических спектаклях.
Уверенно выдержав выпускные экзамены, Кукольник в том же 1829 году
переезжает к старшему брату Павлу в Вильно и около двух лет преподает
русский язык и словесность в местной гимназии. Но, мечтая о литературной
деятельности, о лаврах именитого писателя, Кукольник рвется в Петербург.
С рукописью давно начатой пьесы "Торквато Тассо" и другими
сочинениями он в 1831 году появляется в столице. В следующем году пьеса
выходит из печати и приносит молодому автору шумный, почти сенсационный
успех.
Главный герой произведения - великий поэт, но бедный, униженный
человек. Творец "Освобожденного Иерусалима" - жертва высокомерия и произвола
сильных мира сего, осудивших Тассо на скитания, нищету и болезнь. Постановка
этой темы расположила к Кукольнику видного критика и журналиста
демократического направления Н. А. Полевого. Он поспешил превознести
"Торквато Тассо", невзирая на то, что социальная природа конфликта героя с
феррарским двором и герцогом Альфонсом была сильно затушевана, а вся
коллизия в значительной мере сведена к мысли о влиянии на жизнь поэта неких
фатальных сил. "Имя автора, кажется, не было знакомо читателям печатно... -
писал Н. А. Полевой. - И вдруг является он в толпе истертых литературных
известностей... с творением поэтическим, прекрасным по идее, прекрасным по
стихам и обещающим многое в будущем". {"Московский телеграф", 1833, Ќ 16, с.
565.} Вслед за "Московским телеграфом" с крикливым панегириком пьесе
Кукольника выступил в "Библиотеке для чтения" (1834, Ќ 1) О. И. Сенковский.
К тому времени Кукольник успел сочинить еще одну стихотворную драму -
"Рука всевышнего отечество спасла", сюжет которой был почерпнут из эпохи
Смутного времени. Она была закончена в октябре 1832 года, а 15 января 1834
года состоялась ее премьера на сцене Александрийского театра. На одном из
первых представлений побывал Николай I, после чего автор пьесы был приглашен
в Зимний дворец. {Об этом эпизоде см.: (В. А. Роткирх), "Рука всевышнего
отечество спасла". Драма Н. В. Кукольника. Из воспоминаний Теобальда. -
"Русский архив", 1889, Ќ 12, с. 509-511. О премьере пьесы см. также в
воспоминаниях А. М. Каратыгиной - в кн.: П. А. Каратыгин, Записки, т. 2, Л.,
1930, с. 177-178.} Он получил "высочайшее одобрение" из уст самого
монарха, а вместе с тем и ряд указаний по улучшению пьесы. Не теряя времени,
Кукольник засел за переделку некоторых сцен, и в этой обновленной редакции
драма была канонизирована в качестве образцово-патриотического сочинения.
Последующие спектакли "Руки всевышнего" вылились в своего рода ритуальные
манифестации. Театр наполнялся придворными, высокопоставленными чиновниками
и военными. Восхваление пьесы считалось показателем истинного патриотизма и
благонамеренности. "Аплодисментам не было конца, - вспоминает очевидец. -
Много хлопал и государь. Автор выходил в директорскую ложу несколько раз,
чтобы раскланиваться публике, и всякий раз его встречали оглушительными
криками "браво" и неистовыми аплодисментами. В райке простой народ, которому
"Рука всевышнего" пришлась по душе, так орал и бесновался, что всякую минуту
можно было ожидать, что оттуда кто-нибудь вывалится". {М. Ф. Каменская,
Воспоминания. - "Исторический вестник", 1894, Ќ 9, с. 632.}
Пьеса Кукольника представляла собой ряд разрозненных сцен,
показывающих постепенное водворение порядка на Руси, то есть организацию
ополчения в Нижнем Новгороде, изгнание поляков, разгром мятежных отрядов и,
наконец, восшествие на престол Михаила Романова. По идее произведения, вся
эта цепь событий выражает фатальную неизбежность. Бог возлюбил Россию, спас
ее от внутренней крамолы и внешнего врага, даровал ей нового, истинного
царя, а в его лице - единство, мир, народное благоденствие. Эта жесткая
провиденциальная концепция превращала персонажей пьесы в говорящих
марионеток. Своих положительных героев Кукольник лишал самостоятельности,
характеров, более того - доблестей и заслуг перед родиной, так как, по
смыслу драмы, каждый из них был только орудием высшей силы и действовал под
ее покровительством.
Кукольник писал свою пьесу в период торжества самодержавия над
внутренним и внешним врагом (декабристы были разбиты, польское восстание
1830-1831 годов потоплено в крови; в конце 20-х годов Россия одну за другой
выиграла две войны - с турками и персами). В обстановке головокружения от
побед и родился миф о беспредельном могуществе самодержавия и о его будто бы
общенародном, представительном характере. В литературную разработку этой
легенды Кукольник, пожалуй, внес самый значительный вклад.
В пьесе выделяется своего рода демократическая сцена - обсуждается
избрание нового царя. Но кандидатура у всех одна, и у всех в голове одно и
то же решение, продиктованное свыше. Такой эфемерный, показной "демократизм"
вполне устраивал Николая I. Однако он вызвал отпор со стороны того самого Н.
А. Полевого, который только что горячо хвалил Кукольника. Не подозревая о
том, что "Рука всевышнего" получила такое значение в высших сферах
Петербурга, он напечатал в своем "Московском телеграфе" разгромную рецензию.
"Новая драма г-на Кукольника, - говорилось там, - весьма печалит нас... Как
можно столь мало щадить себя, столь мало думать о собственном своем
достоинстве! _От великого до смешного один шаг_". {"Московский телеграф",
1834, Ќ 3, с. 498-499.} Через несколько дней Н. А. Полевой в сопровождении
жандармского унтер-офицера был отправлен в Петербург, где его ожидал допрос
в III Отделении. Бенкендорф задал Полевому вопрос: "каким побуждением
руководствовался он в своем отзыве о патриотической драме Кукольника? И как
мог он выразить мнение, противоположное мнению всех". {Кс. Полевой, Записки,
СПб., 1888, с. 338.} Полевому не удалось оправдаться, и его журнал как
враждебный видам правительства был немедленно запрещен. Событие это подало
повод к остроумной эпиграмме, которая за короткий срок приобрела широчайшую
известность:
Рука всевышнего три чуда совершила:
Отечество спасла, поэту ход дала
И Полевого задушила. {*}
{* П. А. Ефремов (в кн.: "Мнимый Пушкин в стихах, прозе и
изображениях", СПб., 1903, с. 15) приписывал ее К. А. Бахтурину, а М. А.
Дмитриев ("Мелочи из запаса моей памяти", М., 1869, с. 111) возводил ее к
каламбуру А. Д. Курбатова.}
Кукольник был больно задет ею, тем более, что молва приписывала ее
самому Пушкину.
"Торквато Тассо" и "Рука всевышнего" положили начало двум типам пьес
Кукольника. {От внимания современников Кукольника ускользнул тот факт, что
дебютировал он не "Торквато Тассо", а небольшой пьесой "Тортини",
напечатанной несколько раньше в альманахе "Альциона" (СПб., 1833). Эта
"интермедия-фантазия" объединяет признаки обоих родов кукольниковской
драматургии: действие происходит в Италии, но в сюжет вплетена и тема
России, которую представляют русские путешественники - посланцы Петра I.} В
первом преобладала национально-историческая тематика, другие посвящены были
биографиям людей из мира искусства - преимущественно итальянских, реже
немецких, художников и поэтов. Следом за "Тассо" Кукольник пишет пьесы:
"Мейстер Минд", "Джакобо Санназар", "Джулио Мости", дилогию "Доменикино"
("Доменикино в Риме" и "Доменикино в Неаполе"), "Иоанн Антон Лейзевиц",
"Импровизатор"; принимается, но не заканчивает пьесу "Пиэтро Аретино".
Замыкают эту серию поздние пьесы - о русском поэте XVIII века "Ермил
Иванович Костров" {1851) и об английском актере "Давид Гаррик" (1861). За
исключением "Мейстера Минда" и "Лейзевица", текст всех остальных -
стихотворный.
Примерно за это же время, то есть в течение 30-х - начала 40-х годов,
были созданы следующие пьесы на исторические темы: "Князь Михаил Васильевич
Скопин-Шуйский", "Генерал-поручик Иоганн Рейнгольд Паткуль", "Иван Рябов,
рыбак архангелогородский", "Статуя Кристофа в Риге, или Будет война", "Князь
Даниил Дмитриевич Холмский", "Боярин Федор Васильевич Басенок" - все в
стихотворной или стихотворно-прозаической форме.
Особняком среди драматических произведений Кукольника стоит
"Роксолана" (1834). Эта пьеса с острым конфликтом, с нарастающим
драматическим напряжением в сюжете и с кровавой развязкой не походит на
прочие пьесы Кукольника.
Пьесы о художниках и писателях Кукольник обыкновенно именовал
"драматическими фантазиями", подчеркивая необычность своей драматургии.
Историческая драма Кукольника в принципе нисколько не отличалась от
"фантазий". "Кто прочел одну драму г. Кукольника, - говорил Белинский, - тот
знает все его драмы: так одинаковы их пружины и приемы". {В. Г. Белинский,
Полн. собр. соч., т. 10, М., 1956, с. 126.} Действительно, любая пьеса
Кукольника является распространением нескольких мыслей и мотивов, перелитых
в форму монологов, диалогов, разговоров, массовых сцен. Сквозное проведение
этих идей и мотивов через текст произведения (как в лирике) производило
впечатление художественной новизны и насыщенности мыслью. Поклонники
Кукольника считали его поэтом мысли, а сам он не сомневался в том, что
превзошел Пушкина обширностью и глубиной идей.
Каждый из двух типов пьес Кукольника имеет свой центр тяжести, вокруг
которого располагаются персонажи, строятся их отношения. В исторических
драмах - это личность монарха, правителя страны, выступающего как символ
национального единства и народного благополучия. Царь не всегда выводится на
сцене (например, Петр I в "Иване Рябове" и в "Паткуле"), Но в таких случаях
он словно незримый дух направляет ход событий, завязывая и развязывая их.
Положительные "исторические" герои Кукольника не имеют собственных
интересов. Ими руководит одно сверхличное чувство - беспредельная
преданность престолу. Это чувство поглощает у Кукольника всего человека, со
всей его интимной и частной жизнью. Напротив, все отрицательные герои -
эгоисты, безудержные честолюбцы. Всякое стремление к возвышению личности,
к непокорству законному царю подается как измена и преступление.
В пьесах о художниках и поэтах все вертится вокруг другого рода власти
- славы, то есть преклонения толпы. Положительный герой этих пьес - человек,
целиком ушедший в свое высокое призвание, но слабый и беспомощный в жизни,
неспособный постоять за личное счастье, соединиться с любимой женщиной. Его
донимают завистники-коллеги, он страдает от непризнанности, слава бежит от
него, чтобы засиять над ним либо при дверях гроба, либо посмертно. Антипод
этого героя - наглый, преуспевающий делец от искусства, бесчестный шарлатан,
незаконный похититель славы. Таков коварный интриган Ланфранко (в
"Доменикино"), или преступник Джулио Мости (в одноименной пьесе), или
поэт-вельможа Аретино, гнусный эпикуреец, утопающий в роскоши (в
незаконченной фантазии, носящей его имя). В этих произведениях - весь
Кукольник с его манией величия, с его социальной ущемленностью и боязнью
литературных конкурентов.
Облик человека с огромными претензиями и малыми возможностями
проглядывает и в лирике Кукольника. Многие его стихотворения 30-х годов -
это как бы страницы одной интимной истории, внушенные чувством к некой
таинственной особе. Лирический герой Кукольника нисколько не претендует на
счастливый исход и довольствуется почтительным созерцанием своей избранницы.
Но банальность этого "мечтательного" романа выдается за "дерзость" героя.
Дело в том, что предмет его страсти - знатная дама, существо отличное от
всех по своему высокому положению, имя которой не произносимо в устах
простого смертного. Не довольствуясь намеками на это обстоятельство,
заключенными в самих стихах, Кукольник разжигал любопытство к ним и к своему
засекреченному роману в "доверительных" беседах с приятелями.
Превосходно дополняет "лирический роман" Кукольника его незавершенная
поэма "Давид Риццио", герой которой, бедный итальянский певец и
поэт-импровизатор, томится от страсти к наследнице шотландского престола
Марии Стюарт. Кое-кто из знакомых Кукольника догадывался, что в Риццио он
изобразил самого себя, а в Марии Стюарт - "одну значительную даму" (И. И.
Панаев).
Удача сопутствовала Кукольнику на протяжении всего петербургского
периода его биографии (1832-1847). С 1832 года он служит - сначала в
канцелярии министерства финансов, потом столоначальником во II отделении
императорской канцелярии (1834- 1836) и, наконец, переводчиком с польского в
капитуле орденов (1837-1839). Литературные гонорары его возросли до таких
размеров, что с июня 1839 года он вовсе отказался от казенной службы, на
которую вновь определился лишь в апреле 1843 года (в канцелярию военного
министра).
Во второй половине 30-х годов Кукольник был главным сотрудником первого
в России коммерческого многотиражного журнала "Библиотека для чтения", что
по тем временам было лучшим видом рекламы. Без пьес Кукольника нельзя было
представить себе тогдашний театральный репертуар. С 1836 по 1838 год он
издает "Художественную газету", которую наполняет собственными статьями о
музыке, живописи, ваянии, архитектуре, театре, гравировальном и медальерном
искусстве, резьбе по дереву и т. д.
Зимой 1837-1838 года петербургская квартира братьев Нестора и Платона
Кукольников становится местом многолюдных собраний литераторов, журналистов,
художников и актеров. Густая толпа гостей, посещавшая "среды" Кукольника,
была пестрой и непостоянной по составу. Компанейский нрав хозяина, его
талант рассказчика и стихотворца-импровизатора также способствовали его
популярности. Очень выигрывал Кукольник во мнении своих бесчисленных
знакомых и благодаря приятельским отношениям с М. И. Глинкой и К. П.
Брюлловым. Вокруг этой тройки, которая в глазах многих современников
символизировала союз трех искусств (живописи, музыки и поэзии),
сгруппировался небольшой интимный кружок, именовавшийся "братией". Участники
его собирались келейно и проводили время в беседах и пирах, сопровождавшихся
пением, игрой на фортепьяно, шутками, стихами. До нас дошли рассказы
очевидцев об "оргиях дурного тона" (А. Н. Струговщиков), в которые порой
выливались эти сборища, и о неприглядной роли Кукольника как инициатора
"возлияний".
При всей безыдейности кружка (он распался к середине 40-х годов),
возникновение его было заметным и характерным фактом своего времени. Следует
учесть, что тесные творческие контакты между представителями разных видов
искусств впервые нашли здесь свое прямое выражение. Кукольник был музыкально
образованный чело- век и понимал толк в живописи. Он печатно пропагандировал
труды Глинки и Брюллова, он вникал в мельчайшие детали творческой работы
композитора. Кукольник участвовал в создании либретто обеих его опер (ему, в
частности, принадлежит сцена Вани в "Иване Сусанине"). В 1840 году был
закончен цикл романсов Глинки под названием "Прощание с Петербургом" на
стихи Кукольника, и в том же году композитор написал музыку для его драмы
"Князь Холмский".
Как ни обширны были связи и знакомства Кукольника с артистическим
миром, бросался в глаза тот факт, что Пушкин и писатели его круга - прежде
всего Жуковский, Вяземский, Плетнев - сторонились его компании. Кукольник
начал подозревать Пушкина в зависти и злословии на свой счет. Услышав о
гибели поэта, он записал в своем дневнике: "Пушкин умер... он был злейший
мой врат: сколько обид, сколько незаслуженных оскорблений он мне нанес, и за
что? Я никогда не подал ему ни малейшего повода. Я, напротив, избегал его,
как избегал вообще аристократии; а он непрестанно меня преследовал. Я всегда
почитал в нем высокое дарование, поэтический гений, хотя находил его
ученость слишком поверхностною, аристократическою, но в сию минуту забываю
все..." {"Баян", 1888, Ќ 11, с. 98. О недостоверности фактической основы
этого "дневника" см.: Б. С. Штейнпресс, "Дневник" Кукольника как источник
биографии Глинки. - Сб. "Глинка. Исследования и материалы", Л.-М., 1950, с.
88-118.}
Судя по имеющимся данным, Пушкин отзывался о Кукольнике либо очень
уклончиво, либо иронически. Все остальное - плод мнительности и уязвленного
самолюбия Кукольника. Возможность же каких бы то ни было тесных контактов
между ними исключалась ввиду диаметральной противоположности их творческих
позиций и социальных устремлений. Позднее, уже после смерти Пушкина, П. А.
Плетнев, основываясь на устных высказываниях Кукольника, с возмущением писал
о нем: "Он ни Жуковского, ни Пушкина не признает поэтами. Разве Державин в
состоянии заменить их? Какое глупое пренебрежение, обнаруживающее столько
претензии и нисколько чувства и любви к искусству". {Письмо к Я. К. Гроту от
8 августа 1844 г. - "Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым", т. 2, СПб.,
1896, с. 300.}
Ходячее представление о Кукольнике как беззастенчивом трубадуре
самодержавия, основавшем свою славу на чисто внешних эффектах и
темпераментном фразерстве, нуждается в существенных коррективах. Дело в том,
что монархизм Кукольника тесно переплетался со своеобразным демократизмом. И
в этом, надо полагать, одна из главных причин его колоссальной популярности.
Своим творчеством он откликнулся на запросы многочисленных кругов мещанской
публики. Она чувствовала себя неуверенно и униженно, но мечтала о "честной
службе" царю и, соответственно, о приличных чинах и окладах. Чаяния эти были
не совсем неосновательны: раздавившее дворянскую оппозицию самодержавие не
пренебрегало услугами людей худородных, исполненных рвения, готовых слепо
выполнять любое распоряжение начальства. Но дворянство в целом все еще
служило опорой самодержавию и преграждало путь к преуспеянию для
представителей других сословий.
Знаменательно, что, рисуя образы властителей русской земли, особенно
Петра I, Кукольник стремится показать их близость к людям простого звания.
Царь доверяет им важные государственные дела, щедро одаряет за верную
службу, вникает в их нужды.
Романтический культ личности в творчестве Кукольника обернулся
апологией коронованного диктатора. Но следует учесть, что это восхваление
относится только к персоне венценосца, а не к системе сословной иерархии, из
которой и вырастал принцип самовластия. Кукольник охотно показывает
расторопность, смелость и талантливость людей из народа, а главное - их
верность царскому дому. Для автора "Руки всевышнего" было очень важно, что
патриотизм русского человека сильнее и ярче всего проявился у мещанина
Минина, сумевшего заразить своей энергией и оптимизмом князя Пожарского.
Ощущается у Кукольника и другая тенденция: он любит выставлять в
неприглядном виде героев с привилегированным положением. В рассказе "Сержант
Иван Иванович Иванов, или Все заодно" (1841) Кукольник сочувственно
обрисовал дворового человека и в разоблачительной манере - его жестокого,
разнузданного барина. Рассказ повествует о том, как по воле обстоятельств
эти герои меняются ролями: бывший раб получает власть над своим недавним
господином и законным порядком творит над ним экзекуцию, расплачиваясь за
старые обиды. Эта малоправдоподобная ситуация тем не менее направляла
сознание читателя к весьма опасным политическим выводам. Рассказ заслужил
полное одобрение Белинского и вызвал гнев Николая I, приказавшего сделать
автору строгое внушение. Бенкендорф немедленно настрочил Кукольнику нотацию,
которую заключил прямой угрозой: "Желание ваше беспрерывно выказывать
добродетель податного состояния и пороки высшего класса людей не может иметь
хороших последствий, а потому не благоугодно ли вам будет на будущее время
воздержаться от печатания статей, противных духу времени и правительства,
дабы тем избежать взыскания, которому вы, при меньшей как ныне
снисходительности, подвергнуться можете". {Письмо к Кукольнику от 6 января
1842 г. - "Письма графа Бенкендорфа к Н. В. Кукольнику". Сообщение И. А.
Пузыревского. - "Русская старина", 1871, Ќ 6, с. 793.}
Как видно, в своем откровенном выражении программа кукольниковского
демократизма - одинаковое рабство для всех при владычестве одного - вступала
в противоречие с "духом правительства", которое не собиралось упразднять
привилегии потомственного дворянства. При всем том, эта программа заключала
в себе глубоко реакционный смысл, так как она отвергала идею свободы
личности, которую отстаивали независимо настроенные и оппозиционные круги
дворянской интеллигенции.
В начале 40-х годов писательская плодовитость Кукольника вырастает до
невиданных размеров - главным образом за счет беллетристики, тогда как
стихотворство явно идет на убыль. По наблюдению Белинского, "г. Кукольник
один пишет в год больше, чем все литераторы наши, вместе взятые". {В. Г.
Белинский, Полн. собр. соч., т. 6, М., 1955, с. 666.} За семилетие с 1840 по
1846 год он написал и напечатал несколько десятков рассказов, повестей и
семь пухлых романов ("Эвелина де Вальероль", "Альф и Альдона", "Дурочка
Луиза", "Историческая красавица", "Два Ивана, два Степаныча, два
Костылькова", "Три периода", "Барон Фанфарон и маркиз Петиметр"). При этом
Кукольник в 1841 году редактировал "Русский вестник", а в 1845 - 1846 годах
- еженедельник "Иллюстрация".
С конца 1847 года по заданию военного министерства Кукольник около
десятка лет проводит в разъездах по южным губерниям России (от Бессарабии до
Кавказа) в качестве эксперта по снабжению армии продовольствием и фуражом.
Литературная производительность его за эти годы приметно свертывается. Все
же в это время Кукольник написал ряд повестей, рассказов, пьес ("Ермил
Иванович Костров", "Денщик", "Маркитантка", "Морской праздник в
Севастополе", "Азовское сидение. Историческое сказание в лицах"), роман
"Тонин, или Ревель при Петре Великом". В 1851-1853 годах он выпускает
десятитомное собрание своих сочинений.
После окончания Крымской войны Кукольник возвращается в Петербург и
вскоре (в декабре 1857 года) выходит в отставку в чине действительного
статского советника. По причине расстроенного здоровья он переселяется на юг
- в Таганрог. От былой его писательской популярности к тому времени почти
ничего не осталось, и в прессе 60-х годов имя Кукольника попадается редко.
Лишь в 1865 году он напомнил о себе изданием романа "Две сестры".
Умер писатель 8 декабря 1868 года в Таганроге. Он не успел или не смог
опубликовать несколько законченных произведений: три повести ("Мориц
Саксонский", "Ольгин яр", "Крепостной художник"), роман "Иоанн III,
собиратель земли русской", появившиеся в печати посмертно, и пьесу
"Гоф-юнкер", запрещенную к печати в 1864 году. {Изображение в "Гоф-юнкере"
продажности и произвола придворной клики в одном из мелких немецких
государств было не чем иным, как замаскированной критикой русской придворной
аристократии. Этим и объясняется запрет драмы, сохранившейся в автографе
ПД.}
288-291. <ИЗ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ФАНТАЗИИ "ДЖУЛИО МОСТИ">
1
Беги, фонтан, лети, фонтан,
Алмазной пылью рассыпайся!
Блестящим солнцем осиян,
То упадай, то возвышайся!
Ты жизнь моя, ты мой портрет!
Один, в саду благой природы,
Не ведая мирских сует,
В беседе чувства и свободы,
С моей божественной мечтой,
С моею радостью прекрасной,
Слова в созвучности согласной
Мечу обильною струей.
Я счастлив, как и ты! Свободно
Я лепечу слова мои,
Как ты бросаешь своевольно
Свои зеркальные струи.
Я не желаю глупой славы
И гордых не маню очей,
Не пью людских похвал отравы
И не горю в огне страстей.
Лето 1833
2
ИМПРОВИЗАЦИЯ I
К чему? Как будто вдохновенье
Полюбит заданный предмет!
Как будто истинный поэт
Продаст свое воображенье!
Я раб, поденщик, я торгаш!
Я должен, грешник, вам за злато,
За сребреник ничтожный ваш
Платить божественною платой!
Я должен божью благодать
Пред недостойными ушами,
Как дар продажный, расточать
Богохуливыми устами!
Погибни, златодушный мир,
Высоких помыслов пустыня!
Не сребролюбия ль кумир
Твоя единая святыня?
Не мзда ли - царь в твоей земле?
Пред распаленными очами
Не гидра ль движется во мгле
Бесчисленными головами
И жаждет мзды за пенязь свой?
Смотрите, взор их златом блещет,
Грудь сребролюбием трепещет,
Уста курятся клеветой.
И вам ли слушать песнопенья?..
Прочь, дети смрадные греха!
Для торгашей нет вдохновенья,
Нет ни единого стиха!
3
ИМПРОВИЗАЦИЯ II
Простите, люди: сердцу больно
Утратить счастье многих лет,
Нарушить жертвой добровольной
Души торжественный обет.
Я расскажу вам, - были годы,
Душа невинностью цвела,
Два дара гордо берегла -
Дар вдохновений и свободы.
Свободный стих звучал шутя,
Шутя играло вдохновенье;
Из сновиденья в сновиденье
Летало божие дитя.
Везде простор, везде приволье;
Жизнь была чудно хороша!..
И крепла вольная душа,
Как дикий лев на дикой воле.
День счастия ничтожно мал,
Путь независимости тесен.
Я шел вперед, бледнел, страдал,
Но никогда не торговал
Богатством сладкозвучных песен.
Теперь уж всё известно вам!
Певца, страдальца, не вините;
Внимайте заказным стихам,
А слову дерзкому простите.
4
ИМПРОВИЗАЦИЯ III
Чего весь Рим на Ветряной Горе,
У врат Святого Духа ждет печально? {*}
Зачем огни горят в монастыре?
И Чинтио в одежде погребальной
Один стоит в соборном алтаре?
О ком поют так смутно в келье дальной?
Идут!.. Чей гроб и в лаврах, и цветах
На иноческих движется плечах?..
Заприте храм! Людскому состраданью
Не дайте прах великий оскорблять!
Не люди ль Тасса предали страданью;
Теперь пришли убитого венчать!
Не верьте их пустому покаянью:
Они пришли одежды разделять!
Поверьте, зависть, клевета и злоба
Находят пищу даже в недрах гроба.
(Приметив Мости, возвышает голос.)
Заприте храм! Еще есть клеветник!
Тогда он плакал чистыми слезами,
Но грех сломал, порок его проник,
Соблазн обвил кровавыми руками,
И прогорел хулой его язык,
Душа растлилась гнусными страстями.
Могила величайших из людей -
Жилище смрадных гадин и червей!..
1832 или 1833
{* Смотри описание Рима Феи, том III, стр. 65. "На сей части Яникула,
называемой ныне Ветряною Горою (Monte Ventoso), Евгений IV повелел
воздвигнуть эту церковь (Св. Онуфрия) в 1439 году" и т. д. И далее на стр.
66: "Внизу и почти насупротив (церкви) находятся Врата "Св. Духа"". Торквато
Тассо скончался в монастыре, а гроб его поставлен в церкви Св. Онуфрия, в
притворе того же Святого.}
292. <ИЗ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ФАНТАЗИИ "ДЖАБОБО САННАЗАР">
Сердце бедное не знает,
Для чего и для кого
Гимн торжественный слагает!
Ум не видит ничего.
Отуманенный любовью,
Он не может рассуждать,
Он не может разгадать,
Что играет жаркой кровью!
Для него один закон -
Мерзнуть в жизни и науке;
Он не верит страстной муке,
Ничему не верит он,
Что согрето вдохновеньем,
Что в восторг облечено,
Что облито наслажденьем,
У небес похищено...
Свет небесный для ума -
Неразгаданная тма!
Для рассудка всё возможно,
Всё естественно и ложно!
1833
293. <ИЗ ДРАМЫ "РОКСОЛАНА">
Хор невольниц
На востоке солнце блещет,
На закате месяц спит,
В синеве звезда трепещет,
Море золотом горит.
Но пред яркими очами
Чернокудрой красоты,
_Солнце_ с ясными лучами,
Ты темнее темноты.
Пред жемчужной белизною
Нежно-пламенных ланит
За серебряной фатою
Месяц, как мертвец, глядит.
Подними покров небрежный
В пору утреннего сна, -
Что пред грудью белоснежной
Сребропенная волна?!
Поцелуем сон ленивый
Отжени от красоты -
И заблещет взор стыдливый
Ярче утренней _звезды_...
1834
291. ВСТРЕЧА ПАРОХОДОВ
31 мая 1836
Вчера кипело бурно море;
Был смертный пир в его валах
И ветр на бешеных крылах
Гулял на голубом просторе...
Зачем сегодня тишина?
Без волн зеркальная равнина;
Как будто ангелом, пучина
Усмирена, усыплена.
Зачем так празднично одета
Окрестность дальних берегов
И небеса без облаков
Полны невинного привета,
Струится воздух чуть дыша,
Гуляют чайки на свободе?..
Есть и в вещественной природе
Предчувствий полная душа.
Смотри, морская колесница
Летит жемчужного стезей:
Там и она - мой рай земной,
Моя любовь, моя царица...
Как звезды, вспыхнули глаза,
Душа надеждой разыгралась...
Всё пронеслось! Одна слеза
В очах обманутых осталась!
295. ОХЛАЖДЕНИЕ
(Писано в декабре 1836)
Чужое счастье втайне видеть,
Чужою радостью страдать,
Любить и вместе ненавидеть,
То прославлять, то проклинать,
Завистливым и злобным взглядом
Искать _ее_, искать _его_,
Исполниться мертвящим ядом
В пустыне сердца своего
И, заразив кругом вниманье
Ядоточивой клеветой,
Хранить коварное молчанье
Перед смущенной красотой
И только изредка сурово
В бесстрастный, хладный разговор
Бросать двусмысленное слово
Иль подозрений полный взор;
Смеяться тайными слезами
И плакать смехом; то, дрожа
Недужно, - жаркими руками
Искать отравы иль ножа...
Вот это _ревность_.
Но, по счастью,
Мне эта страсть давно чужда,
Душа поэта предана
На жертву жадному бесстрастью.
Смотрю на прочную любовь,
Взаимную холодность вижу...
Спокойна опытная кровь:
Я - _ни люблю_, ни _ненавижу_.
296-301. ИЗ ЗАПИСОК ВЛЮБЛЕННОГО
1
Когда прочтете всё, прочтите это снова.
И я люблю душистые цветы,
И вольных птиц воздушные напевы,
И речь разумных жен, и лепет юной девы,
И вымысла изящные мечты!
Да! занимательны природа и искусство
Во всей обширности и полноте своей...
Но разлагать, учить - гораздо веселей
Одно, отдельное, особенное чувство.
Приятно, любопытно наблюдать,
Каким путем идет всемирный предрассудок,
Как сердце рвется мир несбыточный создать,
Как этот мир разбить старается рассудок,
Как человек страстям, и мелким и пустым,
Вид добродетели дает, себялюбивый!
Как, обаян их прелестию лживой,
Несмысленно идет за призраком немым.
Молчит видение - ни слова не ответит!
Порфирой радужной скрывая тайный вид,
Бежит видение, к могиле добежит...
И гробовым огнем свой страшный лик осветит.
Блажен, кому соблазн страстей был незнаком,
Кого не потрясли земные предрассудки,
Кто хитрым и расчетливым умом
Их чествовал, им веровал - для _шутки_!
2
Декабря 7
О боже мой, как я ее люблю!..
Ни крик врагов, ни шум разгульный пира
Не отвлекут от моего кумира
Крылатых дум! Я всё ее пою!
Но стих моих страданий глух, невнятен,
Он к темноте загадочной привык;
Но вече чувств - особенный язык,
И редкому он может быть понятен.
В моей любви нет людям откровенья!
Пусть я паду под тайною моей,
Пусть в жизни не увижу вдохновенья,
Но не отдам любви на суд людей!
Я не скажу печального признанья
Ни ей, ни вам, враги страстей святых!
От вашего до моего страданья
Нет переходов, ступеней земных.
Прочь, искренность! Скорее - легкой птице,
Когда уж должно откровенным быть!
Еще скорей - разрушенной гробнице
Решусь любовь несчастную открыть;
Но никогда Элеоноре милой
Ни страстных слов, ни взоров не пошлю,
А прошепчу сам про себя уныло:
"О боже мой, как я ее люблю!.."
3
Января 13
Заутра я приду к заветному порогу
И имя тайное таинственно спрошу.
Мне скажут: "Здесь!" - я весь воскликну: "Слава богу!"
Мне скажут: "Нет!" -
ни слова не скажу,
Но медленно по лестнице высокой
Я потащусь в торжественный покой;
Приветом заглушу порыв тоски глубокой,
Улыбкой оживлю печальный образ мой.
Клянусь! Никто моих страданий не заметит.
Но если "здесь!" ... Не поручусь! В очах
Любовь волшебным пламенем засветит,
И вспыхнет жизнь во всех моих чертах.
Как вихрь, я пролечу дрожащие ступени,
Войду... - и долу упадет мой взор,
Без мыслей потечет несвязный разговор,
И задрожат смущенные колени.
Так грешный жрец, входя в заветную святыню,
Заранее ведет беседу с божеством...
Вошел, узрел блестящую богиню -
И пал немой во прах пылающим челом.
4
Января 29
Я изнемог!.. Откройте путь другой!
В душе моей зажгите пламень новый!
Молю вас: сострадательной рукой
Сорвите с жизни тяжкие оковы!
Я упаду... Мертвящая тоска
По каплям яд в больное сердце давит.
То оживит его умышленно, слегка,
То снова едкой горечью растравит...
Мне скучен стал, противен божий свет;
Несносен музы ласковой привет;
В родных досадна искренняя нежность
И дружбы оскорбителен привет...
Я болен, а недуг мой - безнадежность.
5
Ноября 13
Скажи, за что тебя я полюбил?
Люблю и не люблю встречать твой образ милый,
Как свежий крест знакомой мне могилы
Между чужих, неведомых могил.
Да! взор мой на тебе, но не тобой пылает:
Он отдаленным сходством поражен,
Несбывшихся надежд великолепный сон
В твоих очах задумчиво читает.
Как бледный свет луны порой животворит
Немую живопись, немое изваянье,
Так воскрешает твой полупрекрасный вид
Изящное об _Ней_ воспоминанье.
Гордись! Судьба тебе немало подарила!
Приятно божье солнце отражать,
Быть отблеском вполне прекрасного светила,
Сиянием небес блистать и согревать.
6
Декабря 7
Э, други, полно! Что за радость
Любить и нелюбимым быть?
Весну цветов, живую младость
Как бремя, как недуг влачить?
Люблю смотреть на след картечи,
На сабли благородный след,
Когда герою славной сечи
По крайней мере сорок лет.
Но не смотрю без укоризны
На бледность юного лица,
Когда его лишило жизни
Клеймо военного свинца.
Люблю вечернее светило,
Когда оно, свернув крыле,
Исполнив день, на влажной мгле
Кровавым шаром опочило.
Но если б утренней порой
Оно вослед младой деннице
Над изумленною землей
Всплыло в вечерней багрянице?..
Поверьте, и печаль красна!
Легко ее земное бремя,
Когда, ожиданна, она
В законное нагрянет время.
Но преждевременно отжить!..
Для всех блистательную младость
В немой истоме растопить!..
Э, други, полно! Что за радость
Любить и нелюбимым быть?
<1837>
302. К П...
В саду, в окне, в театре и карете
Ты чудно хороша, ты чудных чар полна;
Как роза пышная в своем роскошном цвете,
Ты будто прелестью своей утомлена;
Но томного певца тоскующие взоры
До сердца твоего не могут достигать...
И на тебе была господня благодать,
Как на святом челе святой Элеоноры,
Но едкий света блеск, но шум его забав,
Но лесть бездушных душ, притворство и бесстрастье.
Обезобразили естественный твой нрав...
Зато - ты обрела свое _земное счастье_.
О, будь же счастлива! И счастие твое
Нашло ответный стих в восторженном поэте:
Ты вдохновение, _ты счастие мое_
В саду, в окне, в театре и карете.
4 июля 1837
303. ЭЛЕГИЯ
Я здесь опять! Я обошел весь сад!
По-прежнему фонтаны мечут воду,
По-прежнему Петровскую природу
Немые изваянья сторожат;
Сто тридцать лет по-прежнему проходят,
Душа готовит им восторженный привет;
Как волны, по сердцу стихи толпами ходят,
И зреет песнь...
Но не дозреет, нет!
Солнце к соловью не ходит:
Не у солнца он живет.
Если ж солнце не восходит,
Соловей не запоет...
Так и певец, - без женщины любимой
Нет вдохновения, нет песен и стихов.
Но луч очей блеснет жены боготворимой -
И что небесный гром, что шум твоих валов!..
Пусть недоступная, в вельможеском уборе,
С бесстрастьем на устах, с холодностью во взоре, -
О, чудно зазвучит песнь чудная моя!
Но без нея?..
Вот солнце закатилось;
На кратковременный покой царя светил
Военный хор с почетом проводил;
Вот рябь морских валов луной осеребрилась;
Все разошлись. Кронштадтской пушки гул
Приплыл с последним ветром запоздалый;
Петровские деревья задремали,
На их листах последний ветр уснул.
Всё упокоилось.
Но для души безумной
Нет мира в тишине: ее грызет тоска;
Сто песен в ней гремит и пламенно и шумно,
Но в этих песнях нет ни одного стиха.
10 июля 1837
Петергоф
304. ШКОЛА
Стонет море; у Рамбова
Молодой гуляет флот;
Бот от домика Петрова
В море синее идет.
Море бурно. Что бояться?
Сам хозяин у руля;
Едет по морю кататься
Государева семья.
Словно чаек робких стадо,
_Невский флот_, без парусов,
Государя провожая,
Шевелится у брегов.
Раззолочен, разукрашен,
Ялик Кесаря дрожит;
Кесарь, как погода, мрачен,
Сердце ужасом болит.
Смотрит Кесарь на волненье,
Как на бунт стрельцов, и ждет
Скоро ль с бота повеленье
Государь ему пришлет
_Восвояси_ воротиться...
Но, крыле раскинув, бот,
Словно лебедь, в даль плывет.
Нет указа воротиться!
Гром и молния; под тучей
И бесстрашный и могучий
Тихо плавает Орел.
Презирая непогодой,
Он зачем туда пошел
На неравный бой с природой?
Что ему твой треск громов!
Буря сильному знакома.
Он у самых облаков
Учит молодых орлов
Не бояться бурь и грома.
11 июля 1837
Петергоф
305. <ИЗ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ФАНТАЗИИ "ИОАНН АНТОН ДЕЙЗЕВИЦ">
Пора любви, пора стихов
Не одновременно приходят...
Зажжется стих - молчит любовь,
Придет любовь - стихи уходят.
Зачем, когда моя мечта
Любимый образ представляла,
Молчали мертвые уста
И память рифм не открывала?
Нет! Я любил ее без слов,
Я говорил об ней слезами...
Поверьте, звучными стихами
Не выражается любовь...
Как память сладкого страданья,
Стихи вослед любви идут
И, как могилы, берегут
_Одни воспоминанья_!
1837
306. ПРОСЬБА ПОЭТА
Дай мне любви - душа воспламенится,
Дай взоров мне приветливых, живых,
Огонь поэзии отрадно загорится,
И загремит торжественно мой стих.
Твои уста с жемчужным ожерельем,
Твое чело в каштановых власах,
Твой глаз с младенческим весельем
И сладкий звук в твоих речах -
О, для всего найду я выраженья!
Как древний жрец, наитый божества,
Исполнюсь я живого вдохновенья,
И будут чар полны ничтожные слова!
<1838>
307. АНГЛИЙСКИЙ РОМАНС
Уймитесь, волнения страсти!
Засни, безнадежное сердце!
Я плачу, я стражду, -
Душа истомилась в разлуке.
Я плачу, я стражду!
Не выплакать горя в слезах...
Напрасно надежда
Мне счастье гадает, -
Не верю, не верю
Обетам коварным:
Разлука уносит любовь...
Как сон, неотступный и грозный,
Соперник мне снится счастливый,
И тайно и злобно
Кипящая ревность пылает...
И тайно и злобно
Оружия ищет рука...
Минует печальное время,
Мы снова обнимем друг друга.
И страстно и жарко
Забьется воскресшее сердце,
И страстно и жарко
С устами сольются уста.
Напрасно измену
Мне ревность гадает, -
Не верю, не верю
Коварным наветам!
Я счастлив! Ты снова моя!
И всё улыбнулось в природе;
Как солнце, душа просияла;
Блаженство, восторги
Воскресли в измученном сердце!
Я счастлив: ты снова моя.
Август 1838
308-311. <ИЗ ПОЭМЫ "ДАВИД РИЦЦИО">
1
РОМАНС РИЦЦИО
Кто она и где она -
Небесам одним известно,
Но душа увлечена
Незнакомкою чудесной.
Верю, знаю: день придет,
Сердце радостно смутится,
Деву тайную найдет,
И мечта осуществится.
Ветер знает, кто она,
Облака ее видали,
Как над ней издалека
Легкой тенью пробегали.
Соловьи поют об ней,
Звезды яркие блистают
Взорами ее очей,
Но ее не называют.
2
ИЗ ПЯТОЙ ПЕСНИ
В то же время вассал молодой у первой ступеньки,
Перьями шляпы помоста касаясь, читал поздравленье.
Много романов прочел он для этой торжественной речи,
Много ночей он слагал кудрявое слово. Франциска
Сравнивал он с царем Требизонтским, Марию -
С славной волшебницей Индии, которая в сказке
С неба земель Требизонтских и ночи и тучи изгнала...
"В это мгновенье, - вассал продолжал, - мне рыцарство
в тягость:
Лучше желал бы я быть трубадуром бедным и темным,
С песней в устах, с гитарой в руках, на струнах Орфея
Славу Франциска, сиянье Марии до царства Плутона
В лодке Харона я бы довез... Самой Прозерпине
Я бы об вас рассказал, светила великого царства..."
Риццио, гордо пылающим взором окинув собранье,
Не дал заученной речи окончить! Возле вассала
Он преклоняет у той же первой ступеньки колено
Благоговейно и начал звонкую строить гитару...
Все изумились: дамы привстали, меж рыцарей ропот,
Герцог де Гиз покраснел от досады, но, свадебный
праздник
Новой тревогой смутить опасаясь, сказал громогласно:
"Риццио, славный певец итальянский, желает поздравить
Юных супругов, властителей наших, свадебной песнью.
Графы, бароны и рыцари, отдых венчанным супругам
Нужен в тяжелом обряде, и мы допустили Давида
Долг свой теперь же исполнить прежде других
трубадуров!.."
Герцог поправил, хотя и неловко, дерзость Давида,
Все успокоились, ропот затих, а Риццио начал:
Рыцарь! Неправедно пышное слово, -
Холодно дышит в нем вялый расчет;
Песни вчерашней, чужой и готовой,
Рыцарь, прости! трубадур не поет.
Он поклоняется солнцу с зарею,
Вечером песнью встречает луну,
Свежею песнью, невинной, живою...
Слово и звуки подвластны ему,
Шелест дубравы, (и) бури, и громы,
Каждая дума, и каждый предмет
Сердцу певца от рожденья знакомы,
Он их легко и понятно поет.
Всё повинуется чудному дару,
Всё отражается в ярких стихах...
Взглянет -и строит поспешно гитару...
Рифмы кипят в воспаленных устах.
И у престола певец не смутится...
Пышность - родная богатым мечтам, -
Великолепье в стихах отразится,
Роскошь даст роскошь нарядным словам!
Но у престола.
И струны, и голос певца задрожали,
Тихо он стал продолжать, выжимая каждое слово...
Каждое слово, казалось, дорого стоит Давиду.
Много слов не мог досказать, во многих аккордах ошибся...
Но у престола, где в царской порфире
Ангел в небесной красе восседит...
Струны порвутся на трепетной лире...
Сердце не петь, а молиться велит...
Все друг на друга взглянули, Риццио бросил гитару,
Встал, на Марию глаза устремил и в странном восторге
Будто безумный стал говорить, и слезы - ручьями...
Звуки ложны; выраженья
Слабы, вялы, неверны;
Словно крылья вдохновенья
Молнией опалены!
Сердце будто небом дышит,
Смысл потерян слов земных,
И душа цепей своих,
Вдохновенная, не слышит...
Перед ангелом - во прах!
Небо у меня в очах...
Землю я возненавидел,
Потому что небо видел!..
И с слезами на очах,
И с молитвой на устах
Я паду пред чудной девой,
Пред небесной королевой,
Перед ангелом - во прах!
Странное дело! Хвалить королеву грехом не считалось!
Каждый, кто мог сочетать две рифмы, славил Марию.
Многим герцог де Гиз платил за стихи и за речи,
Сам на свой счет их печатал в Париже, Бордо и Лионе,
В пользу вдов и сирот продавал их на рынках. Нередко
За сто стихов приглашал и в Лувр мещанина с предместья,
Медом дворцовым потчевал кравчий; великий конюший
С царской конюшни коня присылал мещанину в подарок.
Видно, за лесть награждали тогда, а за правду казнили.
Риццио искренно пел: он ангела видел в Марии.
Хладный, без чувств он повергся к ногам королевы; Мария
Вдруг побледнела и бросилась к герцогу; герцог сурово
Стражу призвал, указал на певца, и стража поспешно
С царских очей унесла бездушное тело Давида,
3
РАСПУТЬЕ
Песнь Риццио из поэмы "Мария Стюарт"
Есть в парке распутье, - я знаю его.
Верхом ли, в златой колеснице,
Она не минует распутья того,
Моя молодая царица.
На этом распутьи я жизнь просижу,
Ее да ее ожидая.
Поедет - привстану, глаза опущу,
Почтительно шляпу снимая.
И сердце с вопросом: взглянула ль она?
Певца увидала ль смущенье?
Сурова ль сегодня, мила ли, нежна?
Какое в лице выраженье?
"Зачем же ты быстрых не поднял очей?
Для взоров и боги доступны!"
- "Не смейтесь, молю вас, печали моей!
О други, _те взоры преступны_".
4
ИЗ АЛЬБОМА РИЦЦИО
Вчера, увенчана алмазной диадимой,
С приятной важностью высокого чела,
Ты неожиданно к окошку подошла,
И сердце облилось тоской невыразимой.
Ты встретила смущенный мой поклон
Каким-то снисходительным приветом,
И музам я опять насильно возвращен,
Против желания опять я стал поэтом.
Я снова предался мечтаньям о тебе:
Догадкам радостным, обманчивой надежде,
То бурной ревности, то ласкам и мольбе,
Всем чувствам бешеным живой любви, как прежде.
Заметив страстную души моей грозу,
Ты медленно ушла к далекому камину,
И я опомнился! невольную слезу
Снял с бедных глаз... Но всё глядел на диадиму,
В вечернем сумраке вечернею звездой
По-прежнему в венце брильянтовом сияла,
Как будто, гордая, на дерзкий пламень мой
Алмазной диадимой отвечала.
"Не забывай, что я, - хотела ты сказать, -
Как звезды высока, блистательна как звезды,
Там, где одни орлы свои свивают гнезды,
Приземной пташке не летать".
<1839>
312. <ПОСЛАНИЕ К И. П. МЯТЛЕВУ>
Мы в ужасном embarras, {1} -
Раздавать давно пора
Au concert billets d'entree, {2}
А не знаем, как и где.
Только три дня впереди -
Lundi, Mardi, Mercredi {3}.
Окажите нам faveur {4} -
Будем ли иметь honneur {5}
В вашем зале faire musique? {8}
Tout a vous. {7} H. Кукольник.
Конец 1830-х - начало 1840-х годов
1 Затруднении.
2 Входные билеты на концерт.
3 Понедельник, вторник, среда.
4 Милость.
5 Честь.
6 Музицировать.
7 Весь ваш (франц.). - Ред.
313. ЛЕНОРЕ
Ленора! с страхом и слезами
Давно молюсь перед тобой
Моими тайными стихами,
Моею тайною мольбой.
Порой, соскучив шумом света,
Домой рассеянно придешь,
Возьмешь молитвенник поэта,
Читаешь, дремлешь и уснешь!
Ни легкой тени подозренья,
Кому молитвы сложены,
Кому певцом посвящены
И жизнь, и ум, и вдохновенья.
И слава богу! Может быть,
Спасительно страдать украдкой,
Действительность - надеждой сладкой,
Сомненьем - веру заменить.
<1840>
314. ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ
ИЗ НЕДОКОНЧЕННОЙ ПОЭМЫ
Простите, добрые друзья!
Нас жизнь раскинет врассыпную,
Всё так, но где бы ни был я,
А вспомню вас - и затоскую!
Нигде нет вечно светлых дней,
Везде тоска, везде истома,
И жизнь для памяти моей -
Листки истертого альбома.
Разгул - с отравленным вином,
Любовь - с поддельными цветами,
Веселье - с золотым ярмом,
И лесть - с змеиными устами...
Прощайте, глупые мечты,
Сны без значения, прощайте!
Другую жертву суеты
Игрой коварной обольщайте.
А слава, рай когда-то мой,
Возьми назад венец лавровый!
Возьми! Из терний он! Долой
Твои почетные оковы!
Другого им слепца обвей!
Вели ему на чуждом пире,
Гостям в потеху, у дверей,
Играть на раскаленной лире!
Есть неизменная семья,
Мир лучших дум и ощущений,
Кружок ваш, добрые друзья,
Покрытый небом вдохновений.
И той семьи не разлюблю,
На детский сон не променяю,
Ей песнь последнюю пою
И струны лиры разрываю.
<1840>
315. РОМАНС
Стой, мой верный, бурный конь,
У крыльца чужого!
И земли сырой не тронь
Сребряной подковой.
Я как тень проникну в дом,
Ложе их открою,
Усыплю их вечным сном,
Смертью упокою.
Вот тогда неси меня
На утес высокий,
И с утеса и с себя
Брось в Хенил глубокий...
Чую звонкий стук копыт,
Слышу стон ревнивый,
Быстрой молнией летит
Конь его ретивый.
Сердце дрогнет, мгла в очах,
Слезы кровью льются,
Нет молитвы на устах,
Речи страхом рвутся...
Брось кинжал, он не спасет, -
Рок его притупит;
Пусть изменница умрет, -
Смерть прощенье купит.
Брось кинжал и смерти жди,
Соблазнитель милый,
Мы умрем, как рождены,
Для одной могилы!
Три кипариса над могилой
Бросают тень на три луны,
Три разноцветные чалмы
Качает ветр уныло.
Кругом равнина грустно спит;
Лишь в свежий дерн могилы новой
Конь, андалузский конь стучит
Серебряной подковой.
<1840>
316. <ИЗ РОМАНА "ЭВЕЛИНА ДЕ ВАЛЬЕРОЛЬ">
VIRTUS ANTIQUA {*}
{* Древняя доблесть (лат.). - Ред.}
Прости! Корабль взмахнул крылом,
Зовет труба моей дружины!
Иль на щите иль со щитом
Вернусь к тебе из Палестины.
Молва о подвигах моих,
Шумя, придет моим предтечей,
И лавр из нежных рук твоих
Наградой будет мне и встречей.
Клянуся сердцем и мечом:
Иль на щите, иль со щитом!
Сто битв, сто рек, сто городов
О имени твоем узнают,
На сто языках сто певцов
И запоют и заиграют!
И, вновь волнуясь и шумя,
Твоей великой славы полны,
К твоим стопам примчат меня
Могучие, седые волны...
Клянуся сердцем и мечом:
Иль на щите, иль со щитом!
Но если приговор судьбы
В боях пошлет мне смерть навстречу,
На грозный зов ее трубы
Я именем твоим отвечу!
Паду на щит, чтоб вензель твой
Врагам не выдать, умирая;
И, побежден одной судьбой,
Умру, тебя благословляя!
Клянуся сердцем и мечом:
Иль на щите, иль со щитом!
Июнь 1840
317. <ПЕСНЯ ИЗ ДРАМЫ "КНЯЗЬ ДАНИИЛ ДМИТРИЕВИЧ ХОЛМСКИЙ">
Ходит ветер у ворот, -
У ворот красотки ждет.
Не дождешься, ветер мой,
Ты красотки молодой.
Ай люли, ай люли,
Ты красотки молодой!
С парнем бегает, горит,
Парню шепчет, говорит:
"Догони меня, дружок,
Нареченный муженек!"
Ай люли, ай люли,
Нареченный муженек!
Ой ты, парень удалой,
Не гоняйся за женой!
Ветер дунул и затих, -
Без невесты стал жених.
Ай люли, ай люли,
Без невесты стал жених!
Ветер дунул, и Авдей
Полюбился больше ей...
Стоит дунуть в третий раз -
И полюбится Тарас!
Ай люли, ай люли,
И полюбится Тарас!
Июнь 1840
320
Холмистые дали как волны
Над морем тумана встают,
И силы, и свежести полны,
Пришельца в объятья зовут!
За _о_трогом - лес в отдаленьи,
За нивою - зеркало вод;
Овраги, потоки, каменья -
Всё мимо, всё дальше, вперед!
В трущобе, сердито беснуясь,
Холодный грохочет ручей,
Туманы ложатся, волнуясь,
А в роще гремит соловей.
Как серны, привычные кони
На черных висят крутизнах
Иль стелятся с жаром погони
По утлым тропинкам в горах.
И смотрит Юпитер приветно
На наш врассыпную поход,
И ждет нас на сон безответный,
Нас Веспер на сходку зовет.
Аврора проснулась, умылась,
Румяным потоком легла,
И Токсова даль озарилась,
И Фебом сменилася мгла.
Венчанный возница пускает
Своих лучезарных коней,
И, кудри откинув, сияет
В парадной ливрее своей.
И обдал он златом озера,
Кустарники, долы, леса...
Мы Фебу воскликнули: "Фора!
Брависсимо! vivat, ура!"
Начало 1840-х годов
321. ИМПЕРИЯ
У ног могилы Гедымина,
Теснясь, толпится шумный град;
Пред ней разбитая твердыня
Великокняжеских палат.
Пред злачным куполом могилы
Церквей восходят купола,
И громы русского орла
У той могилы опочили...
О Гедымин! В стране родной
Почиет мирно пепел твой!
Кругом враги когда-то были, -
Дивонцы, Новгород и Псков;
Татар, волынцев, поляков
Сюда наезды заходили;
Кругом сто княжеств и врагов,
Сто исповеданий различных
На ста языках, и столичных
Сто многолюдных городов.
Но смолкли бури боевые:
И все и вся - теперь Россия!
Не семь холмов, а семь морей -
Подножие святой державы!
Три части света - ложе ей,
Полмира - мера русской славы!
И, будто дома, рыжий финн
Могилу роет Митридата,
С товаром тащится литвин
От Арарата до Карпата,
С Амура в Калиш наш солдат
Идет прогулкой на парад!
<1842>
322. К ДОНУ
Здорово, старый Дон, здорово, Дон унылый!
Как родина моя, ты стал мне свят и мил;
Я полюбил тебя из всей казачьей силы,
Твои печали все к душе своей привил.
Казацкая страшна была когда-то сила:
С своими лодками ты пенил Черный понт,
И кланялся тебе Азов и Трапезонт.
Но ты разбогател - и зависть страх сменила!
Уж не к тебе идут, а ты к ним на поклон!
Богат ты, старый Дон, и углем, и вином,
И рыбой всякою, и солью, и скотом.
Богат ты, старый царь Азовского поморья,
Тебе не надобно стороннего подспорья;
Богат, а сам в пыли лежишь!
Как у младенца, спит твоя простая совесть,
Бредешь ты нищенски и про себя ворчишь
Геройских дел и бед страдальческую повесть,
Я вслушался в нее, запечатлел душой,
Ношу ее в себе и донесу потомкам...
Всплесни же, старый Дон, веселою волной,
Благословенье дай казачества обломкам.
Ведь ты пред смертию - твой час последний бьет!
Под орифламмою священных преимуществ
В грудь благородную граф Киселев воткнет
Меч государственных имуществ.
1847
323. БАЛ НА ЛЬДУ
Помнишь ли, мой идол гордый,
Праздник в честь седой зимы -
На груди немой и твердой
Льдом окованной Невы?
Звезды блещут на балконах,
Солнца ночью зажжены,
И в кристальных павильонах
Разноцветные огни.
Дико, весело и шумно,
Мчатся тени на коньках...
Пламя тешится безумно
Над красавицей в цепях.
Пламя, шум и звуки рая
Не разбудят ото сна;
И русалка ледяная
Безответно холодна!
В этом мифе муки страстной
Полный смысл моей мечты:
_Пламя_ - это я, несчастный,
_Ледяная_ - это ты!
324
Есть имена: любовника, супруга...
Их ветхий смысл был дорог всем векам;
Но, ангел мой, простое имя друга
Я предпочту всем прочим именам.
Нет, не дари и этого названья,
И в дружбе есть корыстные мечты;
А у престола чистой красоты
Преступны и чистейшие желанья!
Нет! Бог с тобой! Любовью безыменной
Доволен я - мне нечего желать:
Есть слезы у меня, твой образ вдохновенный,
Живою памятью так верно сохраненный,
И горькое умение страдать.
ПРИМЕЧАНИЯ
Из стихотворных произведений К. только драмы выходили отдельными
изданиями. В 1851-1853 гг. почти все написанные к тому времени исторические
пьесы и драматические фантазии были собраны и включены в состав
десятитомного собрания "Сочинений" К. В пределах его были выделены три
жанровые серии: "Сочинения драматические" (тт. 1-3, СПб., 1851-1853,
пятнадцать пьес), "Повести и рассказы" (тт. 1-3, СПб., 1851-1853) и
"Романы" (тт. 1-4, СПб., 1851-1852). Не вошли в это издание трагедия
"Роксолана" (СПб., 1835) и несколько небольших стихотворных драм: "Тортини".
Интермедия-фантазия в трех частях (альм. "Альциона", СПб., 1833); "Северное
сияние. Картина" (СО и СА, 1834, Ќ 6); "Петр Великий под Фридрихштатом.
Драматическое стихотворение" (БдЧ, 1834, Ќ 6); "28 января 1725 года.
Драматическая картина в двух явлениях, в стихах" (БдЧ, 1837, Ќ 5 и отд.
изд.: СПб., 1837); "Импровизатор. Драматическое стихотворение" (БдЧ, Г844, Ќ
11); первая сцена кз незаконченной драматической фантазии "Аврора и Рикардо"
("Маяк", 1840, ч. 1); "Монолог из драматической фантазии "Эрнест
Миннезингер, или Желания"" (БдЧ, 1840, Ќ 1); пролог из драматической
фантазии "Пиэтро Аретино" ("Дагерротип. Издание литературно-дагерротипных
произведений...", тетр. 8, СПб., 1842) и наполовину стихотворная, наполовину
прозаическая пьеса "Монумент. Исторический анекдот из времен царствования
Екатерины II" (БдЧ, 1843, Ќ 11). Из рукописей К. (основное собрание в ПД и
ЦГАЛИ) заслуживает упоминания тетрадь под загл. "Петергоф" (ЛГК), включающая
в себя несколько дневниковых записей, текст нового явления для оперы М. И.
Глинки "Иван Сусанин" (сцена Вани) и автографы семи стихотворений.
288-291. Н. К., Джулио Мости. Драматическая фантазия в четырех частях,
с интермедией, в стихах, СПб., 1836, с. 52, 233-234, 234-235, 236-237.
Датируется по Соч., т. 1. В пьесе автор стихов - поэт-импровизатор Веррино,
чей благородный облик и чье бескорыстное служение искусству противостоят
алчному честолюбию и жадности Джулио Мости - художника, добивающегося успеха
посредством происков, лести и низкопоклонства перед знатью. Публикуемые
импровизации извлечены из последней части пьесы ("Импровизатор", явл. 8),
где Веррино разоблачает своего врага Мости как клеветника и убийцу Розины.
Пенязь - деньги. Маркиз Чинтио - персонаж драмы, покровитель Мости; его
супругу Мости сначала соблазнил, а потом отравил. Тогда он плакал чистыми
слезами. Речь идет о молодости Мости, когда он был страстным поклонником и
учеником Т. Тассо, которого жалел и которому помогал (в пьесе "Торквато
Тассо" Мости - пятнадцатилетний юноша). Впоследствии, охладев к поэзии,
Мости занялся живописью, решившись любой ценой добиться успеха и видного
положения.
292. В составе отрывка ""Джакобо Санназар". Акт 2. Явление 2" - СО и
СА, 1834. Ќ 32, с. 344. Отд. изд. - Н. К., Джакобо Санназар. Драматическая
фантазия в четырех актах, в стихах, СПб., 1834. Печ. по Соч., т. 2, с. 33.
Джакобо Санназар (1458-1530) - итальянский поэт. В примеч. к пьесе К. писал:
"в жизни его период детства и нежной юности наиболее поразил мое
воображение. Восемнадцати лет Санназар был уже членом Неаполитанской
академии... Десяти лет он писал уже латинские и греческие стихи, свободно
изъяснялся на сих языках и преждевременно развившимся умом удивлял своих
наставников. Но удивительнее всего, что столь замечательный во всех
отношениях характер развился уже в восемь лет. Когда сверстники его еще
играли в куклы, восьмилетний ребенок был уже влюблен не как ребенок, нет: он
горел постоянною, сознанною любовию; от восьми до семидесяти двух лет
Санназар любил деву, которою судьба не хотела его осчастливить, и умер, не
изменив первой любви! "(Соч., т. 2. с. 76-77). В пьесе автор публикуемого
стихотворения - влюбленный в Кармозину Санназар; герою в этом акте - девять
лет.
293. "Роксолана". Драма в пяти актах, в стихах. Сочинение Н. К-, СПб.,
1835, с. 7-8, датирована: "Лето 1835 г." На самом деле в январе - феврале
1835 г. драма уже была поставлена в Петербурге. Ошибка (опечатка в дате)
была указана О. И. Сенковским в "Литературной летописи" БдЧ, 1835, Ќ 3, с.
2. "Хором невольниц" открывается драма, действие которой происходит в
Османской Турции. За неверное изображение восточных нравов и искажение
исторических фактов пьесу К. критиковал Сенковский, находивший тем не менее
ее сюжет увлекательным безотносительно к Востоку (см. его статью о драме в
БдЧ, 1835, Ќ 4, с. 47-76). К. в "Замечаниях автора "Роксоланы" на рецензию в
"Библиотеке для чтения"" оправдывался в допущенных им вольностях (СПч, 1835,
19, 20 и 22 июля, с. 634-644). В статье было сказано, что замысел драмы
относится к 1831 г., а его реализация -к 1834 г.
294. БдЧ, 1838, Ќ 3, с. 5.
295. "Сборник на 1838 год...", СПб., 1838, с. 239.
296-301. БдЧ, 1837, Ќ 12, с. 57-62. По поводу этих стихотворений К.
уведомлял О. И. Сенковского, что с придуманным им загл. цикла он "совершенно
согласен. Очень рад, что эти штучки вам понравились, потому что они
нравились мне" (набросок письма без даты - ЛГК).
302. ЛПРИ, 1837, 24 июля, с. 289. Адресат не установлен. Датированный
автограф - тетрадь ЛГК, с пометой: "После театра".
303. "Одесский альманах", Одесса, 1839, с. 111, датировано.
Датированный автограф-тетрадь ЛГК, под загл. "Петергоф".
304. "Альманах на 1838 год", изданный В. Владиславлевым, СПб., 1838, с.
3. Автограф - тетрадь ЛГК, под загл. "Девице Гамильтон". В рецензии на это
издание Белинский выделил "Школу" в числе лучших стихотворений альманаха и
процитировал ее начало (Белинский, т. 2, с. 360). Рамбов - простонародное
название Ораниенбаума. Бот от домика Петрова. Ботик Петра I-судно, на
котором, по преданию, плавал царь в первые годы строительства Петербурга и
которое стало музейной реликвией. Кесарь - Ф. Ю. Ромодановский (ум.
1717)-приближенный Петра I, титуловался "князем-кесарем"; во время
заграничного путешествия Петра, когда Ромодановский был оставлен
"заместителем" царя, произошло восстание стрельцов (в 1698 г.). "Орлиная"
смелость Петра, его устремленность вперед противопоставлены в стихотворении
робости вельможи.
305. "Сто русских литераторов", т. 1, СПб., 1839, с. 693, под загл.
"Иоанн Антон Лейзевиц. Драматическая фантазия в пяти актах, с эпилогом, в
прозе", без посвящения Л. А. Гейденрейху. Датируется по Соч., ч. 2. И.-А.
Лейзевиц (1752-1810) - немецкий писатель, герой драмы К., ему в пьесе и
приписано публикуемое стихотворение.
306. БдЧ, 1838, Ќ 4, с. 168.
307. "Собрание музыкальных пьес", тетр. 8, СПб., 1838, под загл.
"Сомнение", др. ред., с музыкальным текстом М. И. Глинки. Печ. по альм.
"Молодик", ч. 1, Харьков, 1843, с. 297, датировано.
308-311. В печати известны лишь небольшие извлечения из этой объемной
поэмы, которая не была закончена К. Автограф двенадцати песен "Давида
Риццио" - ГПБ. Каждая песнь здесь открывается конспективным пересказом ее
содержания.
1. "Прощание с Петербургом", слова Н. В. Кукольника, музыка М. И.
Глинки, СПб., (1840). В рукописи ГПБ текст романса в другой редакции и
относится к первой песни поэмы.
2. Отрывок публикуется впервые по автографу ГПБ.
3. УЗ на 1839, с. 162. В автографе ГПБ это и следующее стихотворение
отсутствуют. Возможно, К. предназначал их для последующих, ненаписанных
глав.
4. БдЧ, 1840, Ќ 1, с. 10.
Кроме того, в печати известны еще четыре отрывка из поэмы: "Exordium"
(УЗ на 1839, с. 367), песнь VIII "Прогулка Марии Стюарт в Сен-Жерменском
парке" ("Новогодник...", СПб., 1839, с. 43); "Песнь III из поэмы "Риццио""
("Русский вестник", 1844, Ќ 11, с. 1); "Романс Давида Риццио" ("Печальная
песня; ту песню слезами...") ("Молодик", ч. 1, Харьков, 1843, с. ПО). По
всей видимости, начало работы над поэмой относится к 1836 или 1837 г. Дата в
автографе - "1839" - явно означает время переписки набело 12-ти глав, ибо
один отрывок из поэмы уже в 1838 г. был разрешен к печати цензурой. В
рецензии на цикл М. И. Глинки "Прощание с Петербургом", рассказывая о
создании этих романсов, К. писал: "Первым произведением был романс Давида
Риццио из многостиховной моей поэмы, которую я так крепко люблю, что не могу
окончить... Глинка украсил его такою наивною, очаровательною музыкой, что
романс Риццио стал для меня еще дороже. Простота мелодии поразительна" (ХГ,
1840, 1 сентября, с. 10). Содержание 12-ти песен поэмы вкратце таково. Давид
Риццио, уроженец Сицилии, бедный поэт-музыкант, в поисках счастья
направляется во Францию. Он прибывает в Париж в то самое время, когда там
подготавливалось бракосочетание наследницы шотландской короны, юной Марии
Стюарт, с французским принцем - будущим королем Франциском II. В Париже он
быстро находит покровителей в лице графа Дарнлея и Анны де Марн, наперсницы
Марии Стюарт. Вместе с другими трубадурами Риццио попадает на торжество в
Луврский дворец. Этому эпизоду посвящена пятая песнь, содержание которой в
рукописи передано так: "Описание залы. Риццио видит Марию в первый раз.
Легкий обморок. Поздравления. Вассалы. Вдохновенное признание Риццио". В
следующих песнях рассказывается о любовных грезах героя, о том, как он
оказался замешан в политической интриге и попал под арест. Анна де Марн,
посвященная в тайну его страсти, ходатайствует за него перед Марией Стюарт.
На этом, по существу, и обрывается сюжет в 12-й песне. Герои поэмы -
исторические лица. Давид Риццио (1540-1566) - секретарь Марии Стюарт
(1542-1587), ее доверенное лицо. Воспитывавшаяся при королевском дворе в
Париже (Сен-Жермен), Мария Стюарт в 1558 г. была обвенчана с Франциском,
занявшим в следующем году французский престол. Фактическим правителем страны
в это время был всесильный герцог лотарингский Франсуа де Гиз (1519-1563).
После смерти Франциска II в 1560 г. Мария Стюарт воцарилась в Шотландии, где
вышла замуж за графа Дарнлея. 9 марта 1566 г. по приказу Дарнлея Риццио был
убит на глазах королевы в Эдинбурге. Основной текст поэмы написан
гекзаметром. В рецензии на сб. "Новогодник" Белинский пародировал гекзаметры
VIII песни (см.: Белинский, т. 3, с. 137). О том, что обращение к этому
сюжету внушено было какой-то таинственной сердечной историей, рассказывает
И. И. Панаев. По его словам, К. "был проникнут любовью - конечно, идеальною
- к одной значительной даме (об этом он намекал) и писал свою поэму "Марию
Стюарт". Вероятно, в Марии Стюарт он изображал ее, а в Риццио самого себя,
хотя он вовсе не походил на Риццио: он значительно постарел, обрюзг, и лицо
его приняло неприятный отек. Он рассказывал офицерам о своем идеале. - Она
ходит по Летнему саду, - говорил он восторженным тоном , - вдоль и поперек,
и я хожу вдоль и поперек. Что ни взгляд - то стихотворение. Двенадцать
стихотворений в одно утро вынес" ("Литературные воспоминания", М., 1950, с.
106). Тот же Панаев сочинил пародию под загл. "К***" на отрывок "Из альбома
Риццио" и на стихотворение "К П..." (Совр., 1847, Ќ 1, с. 447):
Почтительно любуюся тобою
Издалека... Ты яркой красотою,
Как пышный цвет, торжественно полна,
Ты царственно, ты дивно создана!
Промчишься ли в блистающей карете -
Тобою бескорыстно вдохновлен,
Творю тебе обычный мой поклон,
Нимало не заботясь об ответе.
Окружена поклонников толпой,
Сидишь ли ты в великолепной ложе,
Я думаю: "Как хороша, о боже!",
Едва восторг удерживая мой.
Души моей высокое стремленье,
Мой драгоценный, задушевный вклад!
Брось на меня хоть ненароком взгляд, -
Твой каждый взгляд родит стихотворенье!
312. РА, 1891, Ќ 8, с. 500, в анонимной заметке "Шуточное послание Н.
В. Кукольника И. П. Мятлеву". В заметке говорится: "Известный писатель и
приятель и собутыльник Глинки и других художников Н. В. Кукольник устроивал
концерт и просил Ивана Петровича Мятлева (автора "Сенсаций г-жи Курдюковой")
уступить ему для этого концерта залу в его доме на Исаакиевской площади (том
самом, что в конце прошлого и начале нынешнего столетий принадлежал
Нарышкиным и искусствам издавна был приют)". И. П. Мятлев (1796-1844) -поэт,
большинство произведений которого написано макароническими стихами - лексика
их пересыпана французскими и другими иноязычными словами.
313. БдЧ, 1840, Ќ 1, с. 13. Под именем Леноры в этом и других
стихотворениях, обращенных к ней, К. воспевал Е. Т. Лазареву (указано самим
К. на собственноручной копии его письма к Лазаревой от 24 ноября 1835 г. -
ЛГК).
314. БдЧ, 1840, Ќ 9, с. 5. Печ. по автографу ПД, имеющему помету:
"Выписано 1841 года, 2 января, четверг, утро". В рецензии на цикл Глинки
"Прощание с Петербургом" К. писал: "Последний нумер собрания - "Прощальная
песня барда" издавна начатой мною и давно оставленной поэмы исполнена
высокого поэтического чувства (говорим о музыке), но для исполнения едва ли
не представляет наиболее трудностей: хор с небольшим каноном переложен на
фортепияны и не затруднит исполнителя; но самый ход мелодии, ударение
музыкальное, размеры усиления и ослабления и другие оттенки - все это
невольно займет каждого дилетанта" (ХГ, 1840, 1 сентября, с. 13).
315. БдЧ, 1840, Ќ 5, с. 5. В рецензии на цикл Глинки "Прощание с
Петербургом" К. писал об этом произведении: "Большая фантазия, сделанная из
"Мавританского романса", напечатанного в "Библ. для чтения", занимательна по
соединению трех родов пения: драматического, лирического и эпического, и
обогащена превосходно придуманными гармониями" (ХГ, 1840, 1 сентября, с.
11). Переработки романса потребовал музыкальный замысел композитора (см.: П.
Рыбакова, Глинка и Кукольник. - "Советская музыка", 1957, Ќ2, с. 63-64). В
такой редакции романс под загл. "Фантазия" вошел в глинковский цикл
"Прощание с Петербургом" СПб., (1840). Хенил - река в Испании, левый приток
Гвадалквивира.
316. "Прощание с Петербургом", слова Н. В. Кукольника, музыка М. И.
Глинки, СПб., (1840). В составе романа - БдЧ, 1841, Ќ 3, с. 97. В "Эвелине
де Вальероль" романс для маркиза Сен-Марса поет Филипп Депорт. "Его, -
говорит он, - сочинил лионский рыцарь Бекфроа в 1340 году или около этого
времени в Лионе. Поется по преданию; называется "Virtus antiqua"" (там же,
с. 97). В рецензии на цикл Глинки "Прощание с Петербургом" К. между прочим
писал: ""Рыцарский романс" (из большого романа моего "Эвелина де Вальероль",
который в сем году, а не далее в начале следующего, я буду иметь счастие
представить на суд публики) принадлежит к первоклассным произведениям в
своем роде. Это уже действительно virtus antiqua для нас, которые знаем из
истории о рыцарских добродетелях благорожденной касты средних веков.
Молодечество (bravura), соединенное с почтительностью и своей даже
щеголеватостью в героизме, - вот достоинства древних рыцарей и нового
рыцарского романса" (ХГ, 1840, 1 сентября, с. 12-13). В одном из дневников
К. (ГПБ) "Virtus antiqua" датирован июнем 1840 г.
317. БдЧ, 1840, Ќ 12, с. ПО и отд. изд.: Н. К., Князь Даниил Дмитриевич
Холмский. Драма в пяти актах, в стихах, СПб., 1840, с. 43. Вошла в Соч., ч.
2. В примеч. к пьесе К. писал: "Для представления на сцене драмы "Кн.
Холмский" М. И. Глинка написал увертюру, антракты и два нумера для пения, из
коих один на слова "Ходит ветер у ворот" приобрел общую известность. Драма
"Князь Д. Д. Холмский" была написана в 1840 году и первый раз представлена в
Александрийском театре 30 сентября 1841 года" (Соч., т. 2, с. 512). "Второй
нумер", упомянутый К., - "Еврейская песня" ("С горних стран..."), которую в
пьесе исполняет Рахиль. Обе песни написаны в июне 1840 г. (дневник ГП.Б). В
рецензии на цикл Глинки "Прощание с Петербургом" К. писал: "Издатели не
включили в собрание песни Ильинишны, и поделом. Простонародная песенка,
положенная Глинкою на музыку, со всею простодушною веселостию нашего народа,
не могла войти в состав этого истинно изящного собрания...". Вторая песня,
по словам К., отражает "мистическое пророчество народа, жаждущего родины"
(ХГ, 1840, 1 сентября, с. 14). Песню Рахили в "Дневнике писателя" за март
1877 г. (гл. 2. "Еврейский вопрос") подробно прокомментировал Достоевский.
320. PC, 1874, Ќ 4, с. 704, в тексте "Воспоминаний А. Н.Струговщикова".
Стихотворению предшествуют следующие строки: "Из импровизации Кукольника
приведу одну, вылившуюся в веселые минуты после вечерней прогулки в Токсове.
Приехав туда часам к семи вечера, мы без провожатых рассыпались во все
стороны, по мере как приводились сонные чухонские лошадки. Было только
условлено собраться в беседке, знакомой всем посетителям Токсова. Не знаю,
передаю ли стихи Кукольника буквально, потому что мои и Рамазанова варианты,
тут же высказанные, назойливо набиваются памяти" (там же). А. Н. Рамазанов
(1815-1868) -скульптор, участник кружка К. Юпитер, Веспер - названия планет;
Веспер (Геспер) - Венера. Токсово - дачная местность под Петербургом.
Венчанный возница - бог солнца Аполлон (греч. миф.), мчащийся на колеснице с
огненными конями.
321. БдЧ, 1842, Ќ 3, с. 5. Гедымин - Гедиминас, великий князь литовский
(1316-1341). Шумный град - Вильнюс, основателем которого считался Гедиминас;
похоронен он был, однако, не здесь, а под Велоной. Великокняжеских палат -
т. е. в замке Гедиминаса в Вильнюсе. Не семь холмов, а семь морей и т. д.
Здесь противопоставление могущества Древнего Рима (город Рим располагался на
семи холмах) величию Российской империи. Митридат VI Евпатор (132-63 до н.
э.) - царь Понтийского государства, объединившего все причерноморские
страны; одна из гор в Крыму носит имя Митридата; холм же, образующий ее
главную вершину, назывался гробницей Митридата. Калиш - старинный польский
город.
322. PC, 1879, Ќ 5, с. 180, без двух последних строк, с разночтениями,
в анонимной статье "Дон и донцы" (в ред. примеч. сказано, что рукопись
статьи сообщена А. П. Чеботаревым). Печ. по РА, 1894, Ќ 8, с. 590, где
опубликовано по более исправному источнику, в статье А. Карасева "Н. В.
Кукольник на Дону" (рукопись этой публикации Карасева - ПД). История
стихотворения такова. В 1847 г. К. был командирован в Новочеркасск. А. П.
Чеботарев, приятель поэта, рассказывал Ф. В. Чижову, что "в то время на Дону
ходили слухи, что донских казаков хотят преобразовать в регулярное войско, и
это немало их тревожило и волновало. Кукольник, всегда любивший выпить,
пошел вечером в клуб, порядочно там хлебнул и пьяный прочел свое обращение к
Дону... В клубе было много народа, все, выслушав, всполошились: слышали они
это от чиновника Военного министерства, и, как всегда бывает в провинции,
придали словам, т. е. стихам Кукольника, значение нескромного сообщения им
государственной тайны". На другой день наказной атаман Власов вызвал к себе
К- и, удостоверившись в том, что стихи его были не чем иным как фантазией,
потребовал от автора их публичного покаяния в том же самом месте, в
присутствии тех же самых лиц. Перетрусивший К. вынужден был согласиться на
это. (Подробное описание этой истории - в дневнике Ф. В. Чижова за март -
август 1874 г. - ГБЛ; тот же инцидент изложен в упомянутой выше статье "Дон
и донцы", автором которой, видимо, был тот же Чеботарев; в статье, однако,
сообщается, что стихотворение было оглашено К. не в клубе, а "в доме одного
из жителей Новочеркасска", с. 181). "К Дону" вы звало стихотворный "Ответ"
донского уроженца полковника Турчанинова, текст которого приводит Карасев в
рукописи своей корреспонденции для PC. Он не мог появиться в печати по
цензурным условиям. Восхваляя Донскую землю как страну свободы, не знавшую
ни иноземного ига, ни гнета соплеменников, Турчанинов предсказывает гибель
самодержавной России.
Поверь мне; час пробьет - и в тысячу обломков
Рассыпется как прах могучий великан,
И эхо повторит проклятие потомков
Над гробом у того, кто глуп был и тиран!
Черный понт - Черное море. Трапезонт - небольшое греческое государство,
Трапезунтская империя, существовавшее в XIII-XV вв. на юго-восточном
побережье Черного моря. Орифламма - знамя французских королевских войск в
средние века. Граф Киселев П. Д. (1788-1872) - видный государственный
деятель либерального направления; с 1837 по 1856 г. - возглавлял
министерство государственных имуществ. Меч государственных имуществ. К.
намекает на то, что население казачьих станиц будет приравнено к
государственным крестьянам, находившимся в ведении министерства
государственных имуществ.
323. "Баян", 1888, Ќ 14, с. 128. Автограф - ГБЛ. Дата написания этого и
след. стихотворения не установлена.
324. "Баян", 1888, Ќ 10, с. 95.
Дата публикации: 22.09.2010, Прочитано: 10913 раз |
