216. "Всe состояние души у современных людей иное, чем было прежде. И кто сегодня хочет, например, излагать мистику ... тому должно быть ясно, что всe более приближается такое время, когда, сообщая людям о мистике, об истинной мистике — Майстера Экхарта, Таулера и др., — будут приводить людей, благодаря тому образу, каким они на это реагируют, будут приводить людей к раздорам и спорам, выманивая из них Люцифера. И вообще говоря, может оказаться так, что какую-либо секту нельзя будет лучше подготовить к раздорам, разладам, непримиримой брани, как начав держать мистически-благочестивые речи. ... Это фактическая истина, и дело заключается не в одном содержании сказанного, а в том роде и способе, каким человек реагирует на сказанное. Нужно знать мир. И прежде всего не следует свои воззрения образовывать по своему желанию". 184(5)

298. "События вроде тех, что связаны с академией Гондишапур, происходят за кулисами внешнего развития мира. Они происходят в сверхчувственном. Люди стоят в связи с ними, но сами события разыгрываются в сверхчувственном. Поэтому, как об этих событиях, так и о событии Мистерии Голгофы мы не должны судить лишь по тому, что происходит на физическом плане. В такого рода событиях, если мы хотим их охарактеризовать, мы должны охватить гораздо более значительные глубины, чем это обычно делают. У человечества осталось нечто от того, что тогда должно было произойти и что было лишь оттеснено, когда вместо чего-то грандиозного выступил фантастический, жалкий ислам. С человечеством нечто случилось. Случилось то, что человечество, на которое подействовал импульс Гондишапура, этот неоперсидский импульс, не в своe время извлечeнный импульс Заратустры, всe человечество, если я могу так выразиться, если я могу выразиться тривиально, внутренне "хрустнуло" вплоть до телесности. Человечество получило тогда импульс, который действует вплоть до физического тела, с которым мы теперь продолжаем рождаться. ... Человечеству была привита та болезнь, которая, если еe привить, приводит к отрицанию Бога-Отца.
     Итак, поймите меня правильно: человечество, поскольку оно является цивилизованным человечеством, несeт сегодня в теле жало. И святой Павел говорит очень много об этом жале. ... Святой Павел говорит об этом пророчески. Он, как особенно продвинутый человек, имел его уже в своe время, другие получили его впервые в VII столетии.
     И это жало стало всe более и более распространяться и делаться всe более значительным. Если вы сегодня знаете человека, который полностью отдан этому жалу, этой болезни — а это жало сидит в физическом, это действительная болезнь, — то он становится атеистом, он отрицает Бога, отрицает Божественное. Задатки к атеизму имеет, собственно, каждый человек, принадлежащий к современной цивилизации, и дело заключается в том, предаeтся ли он этим задаткам. Человек несeт в себе болезнь, которая побуждает его отрицать Божественное, тогда как в действительности, следуя своей природе, он склонен его признавать. Эта его природа, она как бы несколько минерализовалась, сдвинулась назад в развитии, так что мы все носим в себе болезнь богоотрицания. ... Она вызывает более значительную, чем ранее силу притяжения между душой и телом, более значительную, чем это вообще свойственно человеческой природе... и это способно привести к смерти.
     В то время мудрецы Гондишапура хотели — дилетантски этого вновь хотят определeнные тайные общества и в наше время, — хотели ни более ни менее, как сделать человека для этой Земли очень великим, очень мудрым, но, напечатлев эту мудрость, они хотели его душу сделать причастной смерти, чтобы он, проходя врата смерти, не имел склонности принимать участие в духовной жизни и в последующих инкарнациях. Они хотели отрезать человеку пути к дальнейшему развитию, приобрести его для себя, для совсем другого мира, законсервировать его в земной жизни и увести от развития... от Самодуха, Жизнедуха и Духочеловека. ... Мистерией Голгофы человек был убережен от этого родства со смертью. Но если, с одной стороны, некий поток в мировом развитии вызвал более сильное родство с человеческим телом, чем это предназначалось человеку, то Христос, дабы выровнять весы, должен был душу более сильно связать с духом, чем, опять же, это было предопределено. Так что через Мистерию Голгофы человеческая душа ближе подошла к духу, чем это было ей предопределено. Это делает нас способными правильно вглядеться во взаимосвязь Мистерии Голгофы с внутренними силами человеческой природы на протяжении тысячелетий. Необходимо, определeнное человеку Ариманом и Люцифером взаимоотношение между душой и духом, сравнить со взаимоотношениями между душой и духом в случае, если человек хочет исторически правильно подойти к Мистерии Голгофы.
     Католическая церковь, стоящая под сильным влиянием остатков импульса академии Гондишапур, в 869 г. на экуменическом вселенском соборе в Константинополе определила догматически, что не следует верить в дух, поскольку она хотела не объяснять что-либо относительно Мистерии Голгофы, а погрузить еe во тьму. Эта отмена духа католической церковью стоит под непосредственным влиянием импульса Гондишапура".
     Итак, в человеке теперь действуют две силы. Одна душевно роднит его со смертью, другая — с духом. "И мы впервые лишь в том случае не отрицаем Бога, если понимаем себя правильно, когда вновь находим Его через Христа. Как наше тело имеет в себе силу болезни, влекущую к отрицанию Бога, так имеем мы, если в нас есть сила Христа, целящую силу, целящую в результате Мистерии Голгофы. Да, Христос для всех нас поистине является Целителем, Врачевателем той "болезни", что делает человека отрицателем Бога". В наше время в определeнном отношении обновляются как времена Мистерии Голгофы, так и те, что связаны с происшедшим в 333 и в 666 г. Многое теперь, в 5-ю послеатлантическую эпоху, обстоит иначе. Так, если современники апостолов нашли Мистерию Голгофы уже в сверхчувственном мире несколько столетий спустя после своей смерти, то в наше время, сходя к воплощению, мы переживаем ещe за столетие до рождения некий род отражения Мистерии Голгофы. "Все современные люди, рождаясь в физическом мире, приносят с собой некий отблеск Мистерии Голгофы, как отражение того, что было пережито столетие спустя после Мистерии Голгофы. Естественно, те, кто не имеет сверхчувственного видения, не могут непосредственно созерцать этот импульс, но действие его могут пережить все. А если вы этот импульс переживeте, то найдeте ответ на вопрос: как мне найти Христа? ... Христа находят, если имеют следующее переживание. Во-первых, говорят себе: я хочу в самопознании пойти так далеко, как это только возможно для моей индивидуальности. — Никто, если он как современный человек честно стремится к самопознанию, не может сказать себе чего-либо иного, кроме: я не могу постичь того, к чему стремлюсь, с силой моего постижения я остаюсь позади того, к чему стремлюсь. Я ощущаю в моих стремлениях бессилие.
     Это переживание очень важное. Его должен иметь каждый, если он честен по отношению к себе. ... Это чувство бессилия, оно здоровое, ибо является не чем иным, как ощущением болезни, а человек по-настоящему болен только в том случае, если болезнь уже в нeм, а он еe не чувствует. ... Если человек с достаточной силой ощущает это бессилие, тогда приходит перелом, тогда приходит другое переживание. ... Мы можем, с одной стороны, пережить ничтожность бытия (всего, что достижимо через силы нашей телесности), а с другой, — прославление бытия в нас, если мы переступаем через чувство бессилия. Мы можем почувствовать болезнь в нашем бессилии, и мы можем почувствовать Целителя, целящую силу. ... Когда мы чувствуем Целителя, мы чувствуем, что несeм в своей душе нечто такое, что постоянно может восстать из смерти в нашем собственном, внутреннем переживании. Если мы носим в нас эти два переживания, то, значит, мы нашли в нашей собственной душе Христа. ... Ангел Силезский выразил это в значительных словах: "Крест на Голгофе не может тебя от зла спасти, если ты не сумеешь его в себе возвести". Он может быть воздвигнут в человеке, когда тот чувствует два полюса: бессилие благодаря своей телесности и воскресение через свою духовность".
     "Это переживание есть повторение того, что мы столетиями ранее пережили в духовном мире. Так должны мы искать это в его отражении здесь, в нашей душе на физическом плане. Ищите в себе, и вы найдeте бессилие. Ищите далее, и вы найдeте избавление от бессилия, восстание души к духу.
     Но в этом искании не заблудитесь в том, что ныне многообразно выступает как мистика или проповедуется как некое позитивное познание". Когда сегодня, например, Гарнак говорит о Христе, то этими же словами можно говорить и о Боге евреев, и о Боге магометан. "Многие, желающие сегодня будить в людях веру, говорят: я переживаю Бога в себе, — но они переживают только Бога-Отца и при этом в особенном виде, поскольку не замечают, что больны и говорят лишь по традиции. ... Переживание Христа не есть просто переживание Бога в человеческой душе, оно состоит из двух переживаний: из переживания смерти в душе, благодаря телу, и воскресения души, благодаря духу. ... И кто говорит о двух событиях: о бессилии и о воскресении из бессилия, тот говорит о действительном переживании Христа. Но такой человек находится на сверхчувственном пути к Мистерии Голгофы; он сам находит себе силы, чтобы разбудить определeнные сверхчувственные силы, которые приведут его к Мистерии Голгофы. Сегодня, поистине, нет оснований сомневаться в возможности непосредственно самому пережить Христа, ибо человек найдeт Его, если вновь найдeт себя, но из бессилия. Чувство крайней незначительности приходит к нам, если мы о собственных силах размышляем без высокомерия, и это должно предшествовать Импульсу Христа. Умные мистики полагают, что если они могут сказать себе: в своeм "я" я имею высшее Я, я могу найти Божественное Я, — то это есть Христианство. Но это не Христианство. Христианство — в изречении: "Крест на Голгофе не может тебя от зла спасти, если ты не сумеешь его в себе возвести".
     Уже в частностях жизни можно почувствовать, как истинно то, что я сказал. И тогда от этих частностей жизни можно взойти к большому переживанию бессилия и воскресения из бессилия".
     "Я часто говорил вам: не так важно в Духовной науке, что там говорится — ибо и это подпадает судьбе бессилия, — но в ней важно то, как говорится".
     "Мы восстанем от бессилия, которое мы испытываем по отношению к речи, лишь тогда ... когда поймeм, что и уста размыкать мы должны по-христиански. Что в ходе развития возникает из слова, из Логоса будет понято лишь тогда, когда Логос вновь будет связан со Христом, когда мы осознаем: наше тело, становясь инструментом речи, заставляет истину нисходить так, что она отчасти умирает на наших устах. Но мы вновь оживляем еe во Христе, когда осознаeм, что мы должны еe одухотворить, т.е со-мыслить о духе. — Мы должны научиться этому, милые друзья".
     "Слово — это только жесты (гортани), и нужно знать, кто делает эти жесты. ... Здесь находится большая Мистерия самой обыкновенной жизни. ... В будущем станут смотреть не только на личность говорящего, но и на всю человечески-духовную взаимосвязь". 182(7)

1508."Лишь из соединения действий, исходящих из головы и из всего остального организма, полноценным образом возникает то, что затем отпечатывается в народном характере. Действие, исходящее из головы, некоторым образом нейтрализуется действием, исходящим из остального организма. Поэтому можно сказать: с тем, что житель Италии вдыхает с воздухом, что вообще для остального организма, кроме головы, определяется дыханием, с этим взаимодействует конфигурация нервной системы всей головы... Во Франции дело обстоит иначе. Что в организме живет как ритм, является особым ритмом для головы и особым для остального организма; голова имеет свой ритм. Если в Италии имеет место нервная деятельность головы, которая взаимодействует с тем, что как воздух воздействует на человека, то во Франции — это ритм, ритмическое движение в голове, вибрация, ритма в голове вместе с тем, что вызывается в организме жидкостью. Так строится через особое взаимодействие индивидуального человека головы с тем, что Дух народа вызывает из окружения, народный характер. ...
     Дух народа британской сути действует через все земное, главным образом через соль и ее соединения в организме. Твердое здесь самое главное. ... солевой элемент действует здесь через все, что через воздух и питание входит в организм. Это вызывает всеобщую конфигурацию британского народного характера. Но также и здесь из головы действует нечто нейтрализующее... Как ритм, так и пищеварение, обмен веществ имеют место не только в голове, но и во всем организме. Каким образом организм головы производит свой обмен веществ — это взаимодействует с солевым элементом в организме, и это обусловливает британский народный характер. Так что земное в связи с обменом веществ в голове производит британский народный характер. И можно сказать: в то время, как народная Душа действует через солевой элемент, ей навстречу из головы устремляется особенность обмена веществ в голове. ...
     У американцев это, опять-таки, обстоит иначе, там действует подземный элемент. ... нечто вибрирующее под землей. Это имеет там преимущественное влияние на организм. Особенно через подземные магнитные и электрические потоки действует в народном характере американцев народный Дух. И навстречу этому нечто исходит из головы: ... человеческая воля. Такова особенность американского народного характера. ... А если народная Душа воздействует на человека из подземного, то он не вырабатывает свою народную Душу в свободе, но бывает народной Душой, так сказать, одержим. ... (пример). И если у Германа Гримма можно видеть, как завоевывается все человеческое, то у Вудро Вильсона видна человеческая одержимость всем этим". Потому-то так важно знать кто говорит, а не что говорится. И Гримм, и Вильсон могут говорить об одном и том же, но у первого содержание сказанного многократно переработано, у второго все говорится из одержимости.
     Если подняться из хаоса того, что имеет место на Востоке Европы, то можно увидеть, что у славян, у русских народный Дух действует в вибрирующем свете. "И когда на Востоке то, что там должно взрасти в будущем, освободится от эмбриональных оболочек, то ... там увидят совершенно иное, чем на Западе, действие народного Духа". Отраженный почвой свет действует там. "Но он действует не на организм, а непосредственно на голову, на чувство мысли, на способ выработки представлений, ощущений и т. д. Таким образом, способ действия народного Духа здесь противоположен тому, что имеет место на Западе, где он действует на остальной организм, а из головы исходит противодействие ему. ...
     Действующее (на Востоке) в противоположном направлении, исходит от остального организма, особенно от организации сердца. Это действует в противоположном направлении на голову и изменяет исходящее из нее действие. Сейчас это все пока еще в хаосе, в эмбриональных оболочках. Ритм дыхания здесь ударяет в голову и нейтрализует то, что окольным путем через воздух приходит от Духа народа. ... Особенность азиатского Востока состоит в том, что народный Дух лишь отчасти действует там через свет, воспринятый, отраженный почвой и затем идущий в голову. В другом случае народный Дух там действует не через свет, а вообще через невидимое: через гармонию сфер, которая вибрирует через все, которая для духовного человечества азиатского Востока является действием народного Духа; но этот Дух отражается землей и воздействует на голову. А навстречу ему действует ритм дыхания. В этом заключается тайна ищущего дух на Востоке, когда он стремится к особой выработке дыхания, чтобы через него прийти в связь с духом (йога). ... он ищет его тем способом, как это заложено в его народном характере. И чем дальше идти на Восток, тем в большей мере это имеет место.
     В Средней Европе народно-душевное действует через тепло. Это действие достигает среднеевропейца однажды через голову, другой раз через остальной организм, в зависимости от того, как действует тепло: извне, как греющий воздух, или через питание, или через дыхание. Все это является посредником для народного Духа. Противодействующим здесь, опять-таки, оказывается тепло ... рожденное человеком внутри себя. ... Что в организме через народного Духа действует как тепло, этому навстречу идет собственное тепло головы. Если тепло народного Духа действует через голову, то навстречу ему действует тепло из всего остального организма". Чем живее, жизненнее деятельность чувств, тем больше человек развивает собственного тепла, а кто ощущает поверхностно, тот порождает его меньше. "Тепло здесь сталкивается с теплом. Такова особенность образа действий среднеевропейского Духа народа. ... Тепло обусловливает европейский характер, который выражает себя в том, что более или менее может входить во все. Мы не делаем ценностных определений, но только характеризуем, поэтому каждый может это принимать как хочет: как добродетель или как нечто ей противоположное. — Тепло к теплу: это делает подвижным, пластичным, способным во всем найти себя, также и в чужом народном характере". 181(8)

     551. Эстетика Шиллера с ее понятием видимости (сияния, блистания) стоит на недосягаемой высоте. Шеллинг уводит эстетику на ложный путь. А Фридрих Т. Фишер до конца жизни был убежден, что эстетика стоит у своего начала. "По мнению Шеллинга, произведение искусства прекрасно не благодаря самому себе, но потому, что отображает идею прекрасного. Искусство не имеет иной задачи, как только объективно воплощать, делать наглядной истину, какой она содержится также и в науке". Благодаря выраженной идее нам нравится произведение искусства. "Чувственный образ — это лишь средство выражения для сверхчувственного содержания".
     Гегель видит цель искусства, наравне с наукой, в познании. Для Фишера прекрасное — это "явление идеи".
     Самостоятельного значения искусства эта эстетика не понимает. По этой причине идеалистическая наука об искусстве оказалась неплодотворной. Произведение искусства возвышает нас благодаря тому, что в нем "действенное индивидуальное является так же, как и идея". В природе предметы предстают нам не соответствуя своим идеям. Со всех сторон на них там влияют силы, не имеющие отношения к ядру их сущности. Художник лишь устраняет основу несовершенного и являет глазу отдельную вещь; он творит объект, более совершенный, чем могло бы быть его наглядное бытие, и это есть лишь совершенство сути, которую он делает наглядной, изображает. "Прекрасное должно не воплощать идеи, но действительному даровать такой облик, чтобы оно выступало перед нашей душой совершенно и Божественно, как идея".
     Прекрасное есть видимость, поскольку оно наколдовывает перед нашими органами чувств действительность, которая как таковая представляет собой мир идей. "Что" остается чувственным, но "как" того, что является, будет идеальным. Мир идеального совершенства дарует нам наука, но в ней мы можем просто думать: мир же с характером того же совершенства, ставший наглядным, выступает перед нами в прекрасном. Эд.фон Гарман справедливо говорит, что мир идей не может быть видимостью. 30, с. 260-265

     554. "Суть в том, что природа в каждой отдельной вещи отстает от своего намерения; наряду с этим растением она создает второе, третье и т.д., но ни одно из них не доводит до конкретной жизни; первое выявляет эту сторону, второе — другую, насколько позволяют обстоятельства. Художник же должен возвращаться к тому, что открывается ему как намерение природы. Это и подразумевает Гете, когда говорит о своем творчестве: "Я во всем ищу тот пункт, из которого возможно развить многое". Вся внешняя сторона творения у художника должна выражать все внутреннее; в произведении природы первое отстает от последнего, но ищущий человеческий дух должен сначала познать это. Т.обр., законы, по которым творит художник, являются не чем иным, как вечными законами природы, однако — во всей своей чистоте и свободе от влияния всего тормозящего. Не то, что есть, лежит в основе произведений искусства, но то, что могло бы быть, не действительное, а возможное. Художник творит по тем же принципам, по которым творит природа; но когда он творит по этим принципам, объектами творчества ему служат индивидуумы, в то время как природа, по выражению Гете, совсем безразлична к ним. Она постоянно строит и постоянно разрушает, ибо она хочет достичь совершенного не единичным, а целым и общим. Содержанием произведения искусства является нечто чувственно-действительное, это и есть "что"; в облике же, который придает ему художник, оно стремится превзойти природу в ее собственных намерениях". 271 (1)

     556. "До тех пор, пока поэт показывает, что он ненавидит злодея с т.зр. личного интереса, он зависит от материи, а не от формы ("что", а не "как"); он еще не пришел к эстетическому созерцанию. Лишь тогда он пробьется к этому созерцанию, когда злодей будет изображен так, что природный порядок осуществляет наказание, а не сам поэт. Тогда осуществляется мировая карма, тогда мировая история становится мировым судом. Поэт выключает себя и рассматривает мировую историю. Этим осуществляется то, о чем говорил Аристотель, что поэт более истинен, чем история". 51 (25)

     563. "Прекрасное не есть Божественное в чувственно-действительном покрове; нет, оно есть чувственно-действительное в божественном покрове. Художник приносит Божественное на Землю не тем, что дает ему изливаться в мир, а тем, что поднимает мир в сферу Божества. Прекрасное есть образ, видимость, потому что оно начаровывает перед нашими внешними чувствами такую действительность, которая, как таковая, представляется идеальным миром. Обдумай " что", но более того обдумай " как" , ибо в этом "как" — вся суть дела. "Что" — остается чувственным, а то, как оно проявляется, становится идеальным. И там, где эта идеальная форма проявления совершеннее всего является нам в чувственном, там ярче всего и величие искусства; и, быть может, сильнее всего проявляется это в музыке, потому что она не содержит материала, который необходимо вычесть. Вся она форма и содержание, она возвышает и облагораживает все, что выражает. Еще не существует эстетики, которая исходила бы из положения: прекрасное есть чувственно-действительное, являющееся так, как если бы оно было идеей. Такая эстетика еще должна быть создана. Она могла бы называться "Эстетикой Гетевского мировоззрения". И это — эстетика будущего. Один из новейших исследователей эстетики Эд.фон Гартман, который в своей философии прекрасного создал выдающееся произведение, впадает в старое заблуждение, усматривая содержание прекрасного в идее. Он очень верно замечает, что основное понятие, на котором должна строиться всякая наука о прекрасном, — это понятие эстетической иллюзии. Да, но возможно ли в явлении идеального мира видеть иллюзию? Идея — это высшая истина; если она является, то является только как истина, а не как иллюзия. Действительной иллюзией будет явление естественного, индивидуального в покрове вечном и непреходящем, когда ему присущ характер идеи; ибо последнее ему не свойственно в действительности.
     В этом смысле художник является преемником Мирового Духа; он продолжает творение там, где Мировой Дух оставляет его. Он является нам в тесной братской любви с Мировым Духом, а искусство является продолжением природного творчества. Тем самым художник возвышается над обыденной действительной жизнью, а вместе с собой возвышает и нас, углубляющихся в его творческое. Он творит не для конечного мира, он перерастает его".
     "Человек должен сам привить явлениям природы то Божественное, которого они лишены, и в этом кроется великая задача, встающая перед художниками. Они, так оказать, должны низвести Царство Божие на Землю". 271 (1)

     662. В "Братьях Карамазовых" Достоевского у Дмитрия преобладает Я, у Алеши — астр.тело, у Ивана — эф.тело, у Смердякова — физ.тело. Дмитрий описан Достоевским так, что над ним как бы тяготеет наследственность; и еще он хочет описать в нем русского, ибо он постоянно хочет описать истинно русское. Дмитрий не знает культуры Запада и действует целиком из русского инстинкта. Иван же, напротив, — западник, он был в Париже, наполнен идеями западного материалистического мировоззрения, но оно у него пронизано русскими раздумьями. В его дискуссиях присутствует туман инстинктов со всяческими мыслями современной духовной культуры. В Алеше инстинкты соединяются с мистикой. Они в нем также имеют наклонность к преступному, как и у Дмитрия, т.е. идут из нижнего, но направляются в иную сторону — к вере в божественную любовь.
     "Само собой разумеется, абсолютно нечего возразить против использования таких образов в искусстве. Ибо все существующее в действительности может стать предметом искусства. Но дело заключается не в "что", а в том, "как" должно оно быть пронизано сутью и тканием духовного. Благодаря особым отношениям, которые я не раз излагал особенно в связи с русской культурой, именно в Достоевском выразилось то, что должно иметь место в развитии человечества, когда в русской жизни будет господствовать спиритуальность единственно лишь через дальнейшее развитие природных отношений, какими я их недавно противопоставлял спиритуальным отношениям. Достоевский изначально был воплощенным ненавистником немцев. Он сделал это инстинктивной своей задачей: не дать повлиять на свою душу западноевропейской культуре, он хотел остаться лишь с постижением мировых обликов в упоении, в опьянении, когда они подступали к нему, и тщательно избегал видеть что-либо спиритуальное в физическом волнении, которое перекатывалось через его душу. И вместо того, чтобы из глубин душевного постигать образы, он извлекал их из подоснов чисто физической природы, которая у него сама была нездоровой. И это затем действовало в людях, которые забывали о возможности взойти в духовное. Это действовало в людях, природа которых была к тому же способна, я бы сказал, болезненное кипение и варение, действующее во внутренностях человека, преобразовывать в искусство с исключением всего духовного. И без этого повествование было бы лишь описанием, безвкусным и деревянным. Поскольку же это действует из подсознательного, болезненного, истерического, то оно становится интересным, и во многих отношениях даже очень интересным, именно благодаря той парадоксальности, которая выступает в том случае, когда без единой искры спиритуальной жизни, я бы сказал, душой, которой ведь Достоевский обладает в высшей степени, излагается просто физическое бытие мира".
     Рассказ об инквизиторе — это грандиозная идея, выраженная еще более грандиозно. "Но он стоит в произведении, представляющем собой истерическое воспроизведение действительности, и потому с ним вместе не выступают те большие импульсы, что проходят через мировое свершение. У Достоевского не выступает наглядно спиритуальное, а только внешность Христа, которая вновь воплощается здесь и, так сказать, в пух и прах разбивается великим инквизитором". 167 (1)

     686а. "Всякое мышление ищет дух в природе; для науки мир действительности есть вещь, с которой она не может оставаться в неподвижности; она есть некоего рода проходная точка, через которую наука постоянно проходит к сути вещей, постижимой лишь как идея. Лишь когда человеческий дух переступает эту действительность, разбивает оболочку и проникает к ядру, ему открывается, что этот мир содержит в своем внутреннем. Нас никогда не может удовлетворить отдельное явление природы, а только закон, никогда индивидуум, а только всеобщность. В своем внутреннем человек строит мир, соответствующий его духовным потребностям, которому присуща вся гармония, к которой предрасположен его дух, которому внутренне присуща та строгая логика, к которой он стремится сам. Никогда внешняя, непосредственно предстоящая нам природа не может наполнить нас всем этим. Лишь в глубины проникающий взор солнечного глаза видит духовное Солнце, живущее и господствующее позади явлений. Непосредственное явление предстает нам обезбоженным. Поэтому во времена, когда господствовала теология, было никак не возможно обосновать эстетику.
     Эстетика может быть дитем лишь того времени, где человеку, пекущемуся об искусстве, является высшая задача, где искусство становится для него высокой дочерью Неба, исполняющей божественное посланничество. Если бы в каждом отдельном явлении природы нам являлось бы со всей интенсивностью господство Бога, то что за задачу могло бы иметь искусство? Божественное в его высшей форме познается как идея, чтобы также и явление отдельного могло занять правильное место в системе нашего мировоззрения. Интуитивный дух, правда, видит в особенном всеобщее, в индивидууме — идею, но только потому, что в то время, как его взгляд пребывает всецело в реальном, он видит в этом последнем больше, чем обычные органы восприятия. Он постигает отдельное явление идеи, поскольку не остается лишь с индивидуумом как таковым.
     Художник преобразует индивидуума, он дарует ему характер всеобщности; из просто случайного он делает необходимое, из земного — Божественное. Не придание идее чувственного характера составляет задачу художника, ни в коей мере, но дать действительному явиться в идеальном свете. "Что" берется из действительности; но на этом дело не кончается. "Как" есть свойство формообразующей силы гения; и в нем заключается все дело". Д. 6, с. 13

     690. "Как познавательная, так и художественная деятельность покоятся на том, что человек от действительности, как произведенной, поднимается к ней, как к производящей, что он от сотворенного восходит к творчеству, от случайности к необходимости. В то время, как внешняя действительность всегда являет нам лишь нечто сотворенное творящей природой, в духе мы поднимаемся к тому единству природа, которое является нам как творец. Каждый предмет действительности представляет собою лишь одну из бесчисленных возможностей, таящихся в лоне творящей природы. Наш дух поднимается к лицезрению того источника, в котором содержатся все эти возможности. Наука и искусство суть те объекты, в которых человек напечатлевает все добытое этим лицезрением. В науке это совершается только в форме идеи, т.е. в непосредственно духовной среде, в искусстве же — в чувственно или духовно воспринимаемом объекте. В науке природа является чисто идейно, как то, что "объемлет все единичное", в искусстве же является объект внешнего мира, представляющий собою это объемлющее. То бесконечное, что наука ищет в конечном и пытается представить в идее, искусство запечатлевает во взятом из чувственного мира материале. Что в науке является как идея, то в искусстве есть образ. Одно и то же бесконечное есть предмет как науки, так и искусства, но только в первой оно является иначе, чем во втором. Способ представления иной. Поэтому Гете не одобрял, когда говорили об идее прекрасного — как будто прекрасное не есть просто чувственный отблеск идеи.
     Отсюда явствует, что истинный художник должен непосредственно черпать из первоисточника всякого бытия, что он напечатлевает своим произведениям то необходимое, которое мы путем науки ищем как идею в природе и в духе. Наука подслушивает у природы ее закономерности; искусство делает то же самое, но только оно еще и прививает их грубому сырому материалу. Произведение искусства не в меньшей мере природа, чем продукт природы, с тем, однако, отличием, что в него уже вложена природная закономерность, какой она явилась человеческому духу. Великие произведения искусства, которые Гете видел в Италии, являлись ему непосредственным отпечатком того необходимого, что человек находит в законах природы. Для него поэтому искусство есть манифестация тайных законов природы.
     В художественных произведениях все зависит от того, насколько художнику удалось привить материалу идею. Дело не в том, что он обрабатывает, а в том, как он обрабатывает. Если в науке воспринятый извне материал должен быть, так сказать, утоплен, чтобы оставалась лишь его суть, его идея, то в произведении искусства он должен остаться, но только его своеобразие, его случайность должны быть совершенно преодолены художественной обработкой. Объект должен быть совершенно высвобожден из сферы случайного и перенесен в область необходимого. В художественно-прекрасном не должно оставаться ничего, чему бы художник не напечатлел своего духа. "Что" должно быть побеждено тем, как оно обработано.
     Преодоление чувственного духом есть цель и искусства, и науки. Последняя побеждает чувственность тем, что полностью растворяет его в духе; первая тем, что прививает ему дух. Наука взирает сквозь чувственное на идею, искусство же видит последнюю в чувственном. Закончим наши рассуждения словами Гете, выражающими исчерпывающим образом эту истину: "Я думаю, что наукой можно назвать познание всеобщего, отвлеченное знание; искусство же есть наука, примененная к делу; наука есть как бы разум, искусство же — его орудие; поэтому искусство можно бы назвать также практической наукой. Т.обр., наука могла бы быть названа теоремой, а искусство — проблемой". 2(21)

     180. "Часто ... когда я искал дальнейшее оккультное христианское развитие Европы, перед моей ду­шой вставал призыв: ты должен сначала прочесть имя Парсифаль на его правильном месте". "Из сказания о Парсифале вы все знаете, что когда Парсифаль... вновь нашел путь к Святому Граалю, то ему было воз­вещено: на Святой чаше, сияя, появится твое имя. — Так что оно должно было стоять на Святой Чаше. Но где Святая Чаша? Где ее искать? ...
     Я не знал, с чего начать, пока однажды не спросил норвежского Духа народа, северного народного Ду­ха о Парсифале, и он сказал: Научись понимать слово, вошедшее через мою силу в северное сказание о Парсифале: "Ганганда греида" — нечто вроде "странствующая услада" (herumlaufende Labung). Однако я опять не знал, что с этим можно поделать. ... Но однажды я выходил из церкви Петра в Риме под впечат­лением работы Микельанджело ... где изображена Матерь с мертвым Иисусом на коленях. И под воздействи­ем этого произведения искусства — таково водительство — пришла ... настоящая имагинация из духовного мира, образ, записанный в Акаша-Хронику, который показывает, как Парсифаль, после того, как он в пер­вый раз уезжал из замка Грааля, где он не спросил о тайнах, царивших там, встретил в лесу юную жену, державшую на коленях и оплакивавшую жениха. А я знал, мои милые друзья, что этот образ матери или не­весты, у которой смерть унесла жениха — часто Христа называют Женихом, — очень значителен, и взаимо­связь, возникшая поистине без моего участия, была не случайна".
     Затем в моей душе всплыло, что куль­турные эпохи до Мистерии Голгофы повторяются в последующих эпохах, что в наше время звездные письмена вновь должны нечто говорить. Эта мысль пришла в связь с тайной Парсифаля. "И когда я попытался в духе сопровождать Парсифаля, ехавшего после встречи с отшельником снова к Граалю, то в моей душе часто вспыхивало, как он едет и днем и ночью, как днем его окружает природа, ночью — звезды, и в его бессоз­нательном как бы говорят звездные письмена, предвозвещают ему о святом рыцарстве, ожидавшем его возле Грааля; на Святом Граале блестит, сияя, твое имя. ... Затем я попытался еще раз вернуться к Киоту (на которого ссылается Вольфрам фон Эшенбах), и вот особенно одно, что говорит о нем Вольфрам фон Эшенбах, произвело на меня глубокое впечатление, и я смог привести это в связь с "Ганганда греи­да". Это связалось само собой. Я должен был соединить это с женой, которая держит на коленях мертвого жениха. Случилось однажды, когда я, как бы ничего не ища, наткнулся на одно слово, сказанное Киотом. ... Он сказал: эта вещь называется Грааль. А далее экзотерическим исследованием нам указывается, как он пришел к этому высказыванию... Он получил в руки книгу испанца Флегетаниса. Это была астрологичес­кая книга. Без сомнения, следует сказать: Киот был тем человеком, который, побуждаемый Флегетанисом — тем, кого он называет Флегетанисом и в котором жило определенное знание звездных письмен, — побужда­емый, т.обр, этой вновь оживленной астрологией, видел вещь, которая называется Грааль. Тогда я понял, что Киоту не дано открыть важные следы, если человек ведет исследование духовнонаучно, но он, по меньшей мере, видел Грааль.
     Итак, где же находится Грааль, на котором сегодня может быть найдено имя Парсифаль, где его найти? ... Однажды, когда я следил внутренним взором за золотым блеском лунного серпа, появившегося на небе, во мне вспыхнуло, что темная часть Луны как бы лежит в нем, едва различимая, подобно большому диску, внешне, физически, виден блестящий золотой серп Луны, а в нем огромная облатка (просвира), — Ганганда греида, странствующее послед­нее причастие, — темный диск, которого не видно, если смотреть поверхностно, но, вглядевшись пристально, его можно увидеть. Тогда становится виден темный диск, и удивительными буквами, оккультными письменами на лунном серпе стоит имя — Парсифаль!"
     "... Имя Грааль находимо через небесные письмена, но не сам Грааль". "Когда солнечные лучи падают на одну часть Луны, которая их отражает золотистым блеском, то, несмотря на это, нечто проходит сквозь физическую материю. И это есть живущий в солнечных лучах дух. Духовная сила Солнца задерживается, а не отбрасывается назад. Дух Солнца покоится в чаше физической силы Солнца. ... сол­нечный дух покоится в лунном серпе. ... А теперь вспомним, что в легенде о Парсифале говорится, как каждую Страстную Пятницу, а также на Пасху с неба сходит гостия (просвира), спускается в Грааль, об­новляется, как возвращающая юность пища, погружается в Грааль на Пасху... Какой должна быть Луна на Пасху? Она должна начать убывать в форме серпа. Должно стать нечто видимо от ее темной части; нечто от солнечного духа, получившего весеннюю силу, должно находиться в ней. А это означает: по древней традиции на Пасху на небе должен явиться образ Святого Грааля".
     "В какое время Парсифаль вступил в замок Грааля (когда там лежал раненый Амфортас)? Сага рассказы­вает нам: это было время Сатурна. Сатурн и Солнце вместе стояли в Раке, кульминировали. Так ви­дим мы, как в интимном действии содержится то, что образует взаимосвязь между Землей и звездами. Это было временем Сатурна!"
     "Сатурн и Солнце стоят одновременно в знаке Рака ... Парсифаль приходит с силой Сатурна, и раны (Амфортаса) воспаляются как никогда ранее.
     Так видим мы, как новое время возвещает о себе. Душа Парсифаля связана с подсознательным, о исто­рическим импульсом, пронизанным Христом, с Импульсом Христа, хотя сам он об этом и не знает. Но дол­жно восходить вверх то, что там внизу господствует и ведет историю человечества. Поэтому он должен все более и более понимать то, что никогда не могло быть понято, если человек не приближался к нему с невинной, чистой душевной силой; что не могло быть понято, если к нему приближались с традиционным знанием, с ученостью. ... Остановимся перед юной Матерью с (мертвым) Христом на коленях и скажем: кто может свято ощущать этот образ, тот получает ощущение Грааля. Всякий другой свет, всех других богов затмевает Святая Чаша — ныне затронутая Христом лунная Матерь, Новая Ева, носительница Солнечного Духа, Христа. Обдумай "что", но более обдумай "как"! (Гете). Всмотримся в душу Парсифаля, как он вы­езжает верхом из замка Грааля. Он несет в себе образ Невесты и Жениха, который приведет его в связь со сверхсознательной силой Христа; всмотримся в то, как отшельник на Пасху, когда образ Грааля звезд­ными письменами начертан на небесах, обучает его невинную душу. Последуем за тем, как он скачет... и день, и ночь, днем созерцая природу, ночью часто имея перед собой небесные знаки Святого Грааля; он скачет верхом на коне, и перед ним золотится лунный серп с просвирой, с Духом Христа, с Духом Солнца внутри; посмотрим на то, как он подготовляется на пути созвучием образа юной Матери с Женихом-Сыном со знаками небесных письмен к тому, чтобы понять тайну Святого Грааля; посмотрим, как то, что судьбу Земли пронизывает как Импульс Христа; взаимодействует в его душе с обновленными звездными письменами: посмо­трим, как родственно все то, что пронизано Христом, звездным силам (пропуск в тексте подлинника) ... вступая во время Сатурна, он должен был вызвать усиленное воспаление ран того, кто неправильным обра­зом пребывает возле Грааля, Амфортаса.
     Обдумай "что", но более обдумай "как"! Ибо дело не в том, чтобы подобные вещи описывать словами, которые я сейчас употребляю, или какими-то другими словами. К Граалю ни в коей мере не приблизиться с какими-либо словами или даже с философскими спекуляциями. К Граалю приближаются, если могут все эти слова превратить в ощущения, когда будут в состоянии почувствовать все святое Грааля: почувствовать то, что перешло с Луны, что впервые выступило в земной Матери Еве, а затем обновленным явилось в юной Матери, что стало Господином Земли подобно Богу Ягве, но явилось как новый Господь Земли в Существе Христа, Который излился в ауру Земли. ... каждый раз, когда король Грааля, действительно избранный Хранитель Грааля, умирает, то на Граале появляется имя его достойного преемника. Оно должно быть прочитано, т.е. этим призывается научиться вновь прочитывать звездные письмена в новом образе.
     Постараемся, мои милые друзья, сделать себя достойными научиться читать звездные письмена в новом облике, постараемся научиться читать их так, как они даются теперь. Ибо, по сути говоря, это не что иное, как чтение звездных письмен, когда мы стараемся уяснить себе человеческую эволюцию, как она про­текает через Сатурн, Солнце, Луну, Землю, до Вулкана. Но мы должны познать, в какой взаимосвязи мы хо­тим расшифровать звездные письмена в наше время. Сделаем себя достойными этого! Ибо не напрасно рас­сказывается, что Грааль был унесен со своего места и в ближайшее время не может быть воспринят внешне. Будем считать обновленным исканием Грааля то, о чем мы заботимся в нашей Антропософии...".
     "Мы должны поставить перед своей душой и обдумать то продолжение саги о Парсифале, где говорится, что Грааль на то время, в которое он становится невидимым в Европе, переносится в область священника Иоанна, который пребывает по ту сторону области крестовых походов. В эпоху крестовых походов чтилась область священника Иоанна, наследника Парсифаля, и если искать эту область, то можно говоря об этом в земно-человеческих формулах, сказать: то место Иоанна, в сущности говоря, на Земле не найти". 149 (6)