277a. Дух человека происходит из Страны духов, душа — из Страны душ, тело — из физического мира. В человеке это становится единством, а когда он умирает — растраивается. "Развивающееся человечество, оно ведь живет в подсознании каждого отдельного человека... и оно проходит через этапы своего развития подобно отдельному человеку. Именно теперь, в наш век, в ходе развития челове-чество переступает через Порог и переживает расщепление на три"..., проходит мимо Стража Порога.
     В Апокалипсисе это событие дано в образе человека, стоящего одной ногой на море, другой — на суше (10;1-2). Его голова, окутанная облаками, — в Стране духов, радуга — это Страна душ, огненные ступни — земное, покрытое также и водой. Люди радуги живут преимущественно в чувствах; у других — гипертрофированная воля — "огненноногие люди".
     Сейчас в России (1924 г.) мы наблюдаем людей облаков, у которых чувство и воля чахлые. "Волю они хотели бы передать социальному механизму, а на чувства претендуют ариманические силы, поскольку сам человек не держит их в руках. ...чем является стечение мыслей Ленина, Троцкого, Луначарского и др.?" В их головах живут те же силы, что в молнии, в облаках, т.е. не относящиеся к Земле. "Огненноногих" людей особенно много в Западной Европе и в Америке, людей с чахлым мышлением и чувствованием. В Средней Европе — люди радуги; таковыми они остаются и в большой противоположности Востока и Запада.
     Трехчленным разделением человека на Пороге обусловлено и возрастание национализма. Книга в руках апокалиптического Ангела содержит все вышеописанное, что в древности хранилось в Мистериях Эфеса, Дельф и т. д. Мировые тайны записаны в ней. Подходя к духовному созерцанию, ученик переживает сладость, потом духовное постижение мира становится горьким. 346, с.201-208

605. "Сегодня так трудно объяснить людям, что их вожди снизу доверху — их величайшие враги, что они вредители. Но это нужно постепенно доносить людям... Тогда в пролетариате можно будет найти хорошую аудиторию". 217-а, с.31

678. "Сомнамбулы, безразлично, почитают ли их как медиумов или как большевиков, изготовляют теории или как медиумы реализуют в мире всякие вещи; — в обоих случаях они ходят по современному миру и даже не предчувствуют ничего духовного". 243(9)

683. Социалисты упрекают теософов (антропософов) в том, что они хотят говорить рабочему классу лишь о "всеобщей любви к людям", "о братстве", тогда как необходимо силой, в борьбе, любыми средствами добиваться улучшения условий труда и жизни рабочих. Перед лицом серьeзного социального долга теософия в наше время излишня, — так заявляют ораторы-демагоги и тем срывают у толпы аплодисменты. Но следует посмотреть, какие страсти бушуют в среде самих сторонников "классовой борьбы". "Хотя бы однажды следует задуматься над тем, что это значит — водительство человечества доверить таким головам, которые и в малейшей степени не способны руководить своими собственными страстями. Действительно ли такие люди способны привнести нечто в улучшение общего положения человечества?" Легковерные люди успокаивают себя тем, что неприглядные вещи, происходящие в среде вождей масс, имеют лишь временный характер. "Личности, желающие ныне исцелять социальную деятельность, должны прежде изучить причины этой деятельности. А эти причины лежат глубоко в человеческой природе". Но именно в социалистических кругах не хотят ничего знать о сверхчувственной природе человека, еe законах.34, с.434-435

Истинная природа пролетарского движения

701. Когда Р.Штайнеру не позволили далее преподавать в рабочей школе Либкнехта, он сказал: "Однако, если вы желаете, чтобы социализм имел какое-либо отношение к развитию, то необходимо допустить свободу обучения, свободные идеи". На это один из партийных руководителей воскликнул: "Внутри нашей партии и еe школ дело идeт не о свободе, а о разумном принуждении".
     "Не верьте, что современный пролетариат не тянется к духовной пище. Он ужасно тянется к ней, интенсивно". Но получает камень вместо хлеба. 39, с. 30-31

873. Р.Штайнер о своeм преподавании в рабочей школе: "На моих занятиях присутствовали сотни рабочих, но среди них были четыре их вождя, сами по себе второстепенные, но посланные в школу первостепенными вождями. Эти последние нашли невозможным моe присутствие в рабочем движении. Я говорил им: вы хотите заниматься здесь чем-то таким, что годилось бы для будущего, и при этом вы не понимаете простейшего — свободы преподавания. Тогда взял слово один из вождей и сказал: свобода преподавания? Нет, мы знаем только разумное принуждение! И несмотря на то, что общее настроение было не в пользу четырeх вождей, моя деятельность, естественно, оказалась совершенно невозможной" 334(8)

Диктаторы пролетариата

924. "Разные человеческие характеры выступят в течение этой 5-й послеатлантической эпохи: здесь будут идеалисты, здесь будут материалисты. Но идеалисты будут всегда стоять перед опасностью со своими представлениями войти в люциферические области; тогда они становятся мечтателями, фантастами, фанатиками, лениными, троцкими, без действительной почвы под ногами; своей волей они тогда ариманизируются, становятся тираническими, деспотичными. Есть ли, собственно, разница между царeм и Лениным? — Материалисты в своих представлениях ариманизируются, делаются рассудочными, филистерами, мещанами; в своей воле они люциферизируются, в них выступают животность, нервозность, истеричность". 190(4)

925. "Что, собственно говоря, хотят эти диктаторы пролетариата в общем и целом? Они хотят весь мир превратить в одну большую фабрику, в одну фабрику, пронизанную некоего рода единой банковско-бухгалтерской системой, включающей в себя все социальные группы, какие только можно себе представить. — Старых инженеров, старых чиновников, даже старых генералов мы хотим подготовить для служения нашей пролетарской диктатуре. Но бухгалтерию, хозяйственный учeт, т.е. заводскую контору, мы должны держать в своих руках! — Этому нечего удивляться, поскольку всe движение вышло из современного промышленного развития ... пролетариат применяет тот образ мышления, который он приобрeл в фабричных условиях". 186(6)

934. "Теперь пишут о т.наз. переговорах о мире в Брест-Литовске. Вы знаете, что разные люди участвуют в них. Чтобы разобраться в этом, отметим, что в них участвуют главные люди России: Ленин, Троцкий, некий г-н Иоффе и некий г-н Каменев, настоящее имя которого Розенфельд. У Троцкого настоящее имя Бронштейн; Иоффе — богатый торговец из Херсона. Таковы главные парламентeры. Небезынтересно и даже важно обратить внимание на то, что у г-на Розенфельда-Каменева только по чистой случайности, как это называет внешний, экзотерический мир, голова до сих пор находится на плечах; ибо она уже давно могла с этих плеч упасть. Дело в том, что в ноябре 1914 г. в России был арестован ряд депутатов. ... Эти депутаты были арестованы потому, что обвинялись в связях с ... находящимся за границей Лениным. В России же в то время было известно такое высказывание Ленина: из всех зол, какие могут постичь Россию в этой войне, свержение царизма является наименьшим. ... Но справиться с этими арестованными в то время не могли, хотя были произнесены различные патриотические, русские патриотические слова такого примерно рода: нашлись предатели, которые через головы, через растерзанные тела наших воинов связались с вредоносным Лениным в Швейцарии и т.д.
     Следующий процесс имел место в феврале 1915 г. Тогда опять были арестованы некоторые люди и среди них некий Петровский, а также Каменев, alias (или, лат.) Розенфельд. Среди арестованных Каменев в то время рассматривался как тип русского предателя, как совершенно гнусный малый. И когда начался процесс, то все считали, что в скором времени подсудимые лишатся своих голов. Но Каменев-Розенфельд смог тогда доказать, смог представить доказательства, что во всех вопросах войны он придерживался иного мнения, чем Ленин; то же самое сделал и Петровский. Оба доказали, что серьeзной связи с Лениным они не имели. Особенно Каменев-Розенфельд смог тогда доказать, что он никогда не желал победы Германии, что победы Германии могли хотеть только нерусские, спрятавшиеся за границей товарищи вроде Ленина, те, которые — в силу плохого, нездорового самочувствия — могут желать победы свободы с помощью меча немецких генералов.
     Такие слова были произнесены на том процессе. А защитником, адвокатом этих господ Петровского и Каменева был Керенский ... И он их выговорил. Против Петровского, а также против Каменева-Розенфельда ведь выдвигалось обвинение в государственной измене. Но Керенский смог их выговорить. В его речи имеются прекрасные слова: обвиняемые были далеки от планов тех, кто готовил смерть родине, готовился вонзить нож в спину; ни против какой другой затеи они так не боролись, как против той, что исходит от тайного ленинского союза. Благодаря красноречию Керенского и другим вещам было доказано, что Петровский и Каменев не разделяли идей Ленина, и они вышли сухими из воды. Ныне Петровский — министр внутренних дел в правительстве Ленина, а Каменев вместе с г-ном Иоффе являются главными парламентeрами в Брест-Литовске. ... Я мог бы рассказать сотни и сотни подобных историй. Но особенно важно здесь видеть действительность; это я и хотел показать. А чтобы распознать действительность, необходимо рассмотреть людей, которые имеют с ней дело. ... Ведь необыкновенно удобно сказать: вот между Россией и силами Средней Европы ведутся переговоры в Брест-Литовске! — Но это абстракция, здесь нет действительности. К действительности приходят, только имея волю к внимательности, к наблюдению конкретных фактов". 180(11)

     1207. "В это тяжелое для меня время ко мне поступило предложение от правления Берлинской общеобразовательной школы для рабочих взять на себя преподавание истории ораторского искусства. Социалистические связи этой школы меня сначала мало интересовали. Я видел перед собой прекрасную задачу учить уже зрелых мужчин и женщин из рабочего класса. Ибо среди учеников молодежи было мало. Я объявил правлению, что если я возьмусь за преподавание, то буду читать историю так, как, по моему мнению, происходит развитие человечества, а не в стиле принятого в социал-демократических кругах марксизма. Правление продолжало настаивать на моем преподавании".
     "Я показал, что до шестнадцатого столетия нелепо говорить о каком-то господстве экономических сил, как это делает Маркс. Только с шестнадцатого столетия создаются для хозяйства условия, кото­рые можно назвать марксистскими; в девятнадцатом столетии этот процесс достигает своего высшего развития. Так стало возможно говорить совершенно фактически об идеально-духовных импульсах ис­тории предыдущих столетий и показать, как ослабели они в новейшее время по сравнению с материально—экономическими. Рабочие получали, т.обр., представление о способностях познания, о религиозных, ху­дожественных, нравственных движущих силах в истории и отвыкали рассматривать их только как "идеоло­гию". Полемика с материализмом не имела бы при этом никакого смысла; я должен был выводить идеализм из материализма. ... Преподавание естественных наук послужило к расширению моей преподавательской деятельности среди рабочих. Я стал получать приглашения от различных рабочих союзов читать лекции по естествознанию. Особенно желали слышать пояснения по поводу нашумевшей тогда книги Геккеля "Мировые загадки". Позитивно-биологическая треть книги являлась кратким точным изложением родства всех живых существ. Так как я вообще был убежден, что человечество может быть приведено с этой стороны к духовности, то считал правильным говорить об этом и рабочим. С этой третью книги и было связано мое изложение; что касается двух остальных частей, то я часто указывал, что они не имеют никакой ценности и что их нужно или вырезать из книги, или совсем уничтожить.
     Когда подошел юбилей Гутенберга, мне было поручено произнести торжественную речь перед 7000 ра­бочих печатников в берлинском цирке. Мой способ говорить с рабочими вызывал симпатию.
     Благодаря этой деятельности судьба опять дала мне возможность погрузиться в новую для меня жизнь. Передо мной предстала отдельная душа рабочего, как она дремлет и грезит и как некий род массовой души этих людей обвивает их представления, суждения, отношения. Но не следует представлять, что их отдельные души были омертвевшими. Мне удалось глубоко заглянуть в души моих учеников и вообще рабо­чих в этом направлении. Это входило в задачу, которую я поставил себе во время той деятельности. Отношение к марксизму среди рабочих было тогда еще не такое, как двадцать лет спустя. В ту эпоху марксизм был для них чем-то вроде экономического евангелия, над которым они работали с полным убеж­дением. Позднее же они стали как бы одержимы им. Сознание пролетариата выливалось тогда в ощущениях, напоминающих массовое внушение. Многие из отдельных душ не уставали повторять: придет время, когда в мире вновь начнут развиваться духовные интересы, но сначала должно наступить чисто экономи­ческое освобождение пролетариата.
     Я находил, что мои лекции оказывали на души хорошее влияние. Они воспринимали многое, находивше­еся в противоречии с материализмом и марксистским пониманием истории. Когда позднее "вожди" узнали об этой моей деятельности, то, конечно, не преминули осудить ее. Один из таких "вождей" выступил однажды на одном собрании моих учеников. Он сказал: "мы не стремимся к свободе в пролетарском движении; мы желаем разумного насилия". В дальнейшем все усилия были направлены к тому, чтобы против воли моих учеников удалить меня из школы. В связи с этим моя деятельность была понемногу настолько затруднена, что с началом моей антропософской деятельности я оставил ее.
     У меня сложилось впечатление, что если бы тогда со стороны большого числа непредвзято мысливших людей было проявлено больше интереса и понимания к рабочему движению и пролетариату, то движение это развивалось бы по-иному ...". 28 (гл. 28)